Вопреки ожиданиям, Ковальский выглядел как-то помято. Его лицо словно еще больше вытянулось после того, как Эухения видела его в последний раз. Однако манеры его едва ли улучшились. Поприветствовав Эухению простым кивком, «целитель» встал в дверях и, засунув руки в карманы брюк, несколько минут молча обозревал комнату. Затем, даже не подумав спросить позволения пройти, он двинулся в глубь комнаты и остановился прямо напротив кровати. Эухения открыла было рот для гневной отповеди, но он неожиданно перебил ее.

Я напугал вас в прошлый раз, - сказал Ковальский мягко. – Простите.

Я не понимаю, о чем вы, - ответила Эухения Виктория высокомерно.

А мне кажется, прекрасно понимаете, - его бледное лицо выдавило подобие улыбки.

О да, вероятно, вы говорите о том, как вломились ко мне в голову, и как оставили потом без помощи внизу.

Ковальский рассмеялся.

– Бог мой, только не притворяйтесь – вы совершенно не были беспомощны. Оставшись одна, вы немедленно нашли, кого и как позвать помощь, и получили ее.

Эухения открыла рот. И закрыла его. Очень хотелось крикнуть: «Убирайтесь!», но если, действительно, единственный шанс?

Что касается того, что я вломился к вам в голову, то, признаюсь, мне очень хотелось узнать о вас все, что облегчит мне задачу.

Она сглотнула.

– Простых правил вежливости для вас не существует, не так ли? Или среди тех, кто заканчивает медицинские академии, считается дурным тоном задавать вопросы пациентам?

Ни то, ни другое, - ответил он спокойно и немного устало, как будто разговаривал с маленьким ребенком, который совершенно не стремился его понять. Казалось, ни одна ее реплика не достигла цели. Более того, Эухения Виктория мгновенно почувствовала себя глупо от того, что позволила себе выплеснуть гнев. От этого она взъярилась еще больше.

– Могу я присесть? – спросил Ковальский, устремляя взгляд в сторону кресла напротив кровати, заменившего с трудом выдерживающий Макса стул.

Ну нет! – воскликнула она, и, прежде чем успела подумать, схватилась за палочку и обрушила на кресло все книги, которые занимали верхнюю полку.

Ну, это уже совсем ребячество, - огорченно протянул Ковальский. – Что ж, тогда так.

Набросив плащ, который висел у него на руке, поверх книг, он опустился на ковер и, привалившись спиной к креслу, притянул колени к груди.

Если вы сейчас же не встанете, - зашипела Эухения, продолжая обалдевать от его наглости, - все эти книги полетят вам в голову!

А как же правила гостеприимства? – ухмыльнулся он. – Неужели урожденная Вильярдо настолько не может держать себя в руках? И как вы это объясните своему отцу?

Эухения едва удержалась, чтобы не сказать, как она его ненавидит, но стиснула зубы, предпочитая не отвечать вообще.

Минут пять прошло в полном молчании. Эухения была настолько сбита с толку поведением Ковальского, что не знала, как самой вести себя. В жизни она сталкивалась со многим, в том числе с открытой агрессией и высокомерием, ее не раз пытались убить, но ей никогда не хамил личный врач, от действий которого зависело все ее будущее. Это отвратительное ощущение зависимости от него лишало ее сил.

Ей было плевать уже на правила гостеприимства, но было совсем не плевать на то, что она Вильярдо. Она до многого опустилась в тот вечер на ферме, но все, что она делала, она делала не ради себя, а для того, чтобы спасти находившегося в заложниках Чарли. В такой момент, полагала Эухения Виктория, о собственной гордости не может быть и речи. И то, что она делала, если рассматривать ситуацию в целом, было не унижением, а бедой.

Но теперь ей предстояло выбрать, выгнать ли человека, одно присутствие которого было настолько невыносимым, что ей хотелось искрошить зубы в мелкий песок, или смириться и позволить топтать ее достоинство для того, чтобы, в конце концов, обрести шанс стать здоровой. Через две-три минуты нелегкой внутренней борьбы желание ходить перевесило, и, проклиная себя за малодушие, Эухения согласилась с сидением Ковальского на ковре.

Еще через пару минут он снова обратился к ней.

Что ж, раз вы меня не выгнали, постараюсь объяснить мотивы своих действий.

Объясняйте, - вяло огрызнулась Эухения, но не удержалась и слегка скосила на него взгляд.

Ковальский отвел волосы с лица. Профиль его оказался неожиданно красивым, и это задело ее еще больше. Почему-то вспомнился Хуан Антонио. Красивые мужчины всегда предают…

В прошлый раз вы задали мне вопрос, как я собираюсь Вас лечить.

Я задала?

Вы задали, да. И ради Бога, оставьте эти детские реакции, - вспыхнул он вдруг, - смотреть противно. Взрослая женщина, а ведете себя, как ребенок!

У Эухении чуть челюсть не отвалилась. Он назвал ее женщиной! В пятнадцать-то лет! Она, конечно, не слишком любила, когда ей намекали на то, что ее возраст еще слишком юн, но ведь ей и не тридцать же! Или он имел в виду другое? Эухения почувствовала, как краска приливает к лицу.

Ради Бога, - воскликнул Ковальский раздраженно, - вы прекрасно знаете, что я совершенно не то хотел сказать!