Высочайшей квалификации трамвайный щипач-писака, карманник-техник, Константин Крюков давно уже стал классным фрезеровщиком на авиационном заводе, а все помнил, все опасался и все не считал себя полноправным.

— Я к тебе с открытой душой, Костя. А ты во мне только мента и видишь.

— Но пришел-то из-за Леньки Жбана?

— Из-за него.

— Жалко мне его, Саня, коллеги, как говорится, были. И черт его дернул в это меховое дело лезть!

— Считаешь, содельщики его порешили?

— Больше некому. Кодла больно противная у них была, всякой твари по паре.

— Про правило ничего не слыхал?

— Откуда?! Меня же, завязанного, опасаются. Но одно могу сказать — наверняка оно было. Не могли они из-за остатка не перекусаться.

— Про остаток откуда знаешь?

— Я на суд тогда ходил, Саня. За Леньку болел. Эх, Ленька, Ленька! И шлепнул его наверняка самый глупый. Дурачок подставленный.

— Кем? Столбом?

— Вряд ли. Столб на дне. И показываться не будет.

— Тогда Цыган. Больше некому.

— Ты что, Ромку не знаешь? Без умыслов он.

— Тогда кто же?

— Хрен его знает.

— Да, дела, — подвел черту Александр. Помолчали.

— Не помог? — жалостно спросил Константин.

— Почему не помог? Помог. Помог понять, что шуровал здесь умный. А среди пятерки законников шибко умных-то и нет. Где мне умных найти?

— Ты сначала глупого найди. Того, кто Леньку застрелил.

— Найти-то найду. Доказывать тяжело придется.

— А ты постарайся, — сказал Константин и снова полез к голубям. Посмотрел, доложил: — Спит, гадюка. Раскинулся, как чистый бухарик.

— Пойдем, Костя, домой, — предложил Александр.

Константин сверху посмотрел на него:

— Скучный ты стал, Саня. А какой с войны пришел! Веселый, озорной, молодой! Шибко постарел.

— С вами постареешь.

— Пойдем ко мне, я у сеструх пошурую, что-нибудь найду. Выпьем по-человечески.

— Я еще и дома не был, Костя.

Мать вернулась из рейса. Они со смаком ели картошку с малосольным омулем, пили чай. Мать вымыла посуду и сказала, разглядев сына, костиными словами:

— Постарел ты шибко, сынок.

Матери не скажешь: «С вами постареешь», — сказал, абы сказать:

— Тридцатку в июне разменяю.

— Какие это годы! — возразила мать и неожиданно для себя быстро зевнула и удивилась: — Устала я за рейс-то!

— Немудрено. Ложись-ка, мать, спать.

И тут из коридора донесся стук шагов. Четко звучали твердые каблуки. Каблуки решительно приближались. Мать прислушалась:

— Не наш кто-то.

Тотчас в дверь постучали.

— Войдите, — разрешил Александр.

Дверь открылась, и в проеме показался аккуратный молодой человек в коротком сером пальто, который вежливо поздоровался:

— Здравствуйте.

— Ты — Владлен Греков, Алькин одноклассник, да? — обрадованно вспомнил Александр.

— Да, Саша. Мне вас вспоминать не приходится, я вас просто помню, — со смыслом ответил Греков.

Игры в вежливость Александр не признавал. Привык в своей конторе брать быка за рога.

— А почему не в форме? Ты же офицер, летчик.

— Демобилизовался я, Саша.

— С начальством не поладил или заболел?

— Объективные причины, — не стал пояснять Владлен Греков причины истинные и сразу же приступил к делу: — Я Алика ищу, а он, оказывается, переехал. Был у Виллена и не застал. Вы не подскажете мне адрес Алика?

— Ты садись, Владлен. Чайку попьем.

— С удовольствием бы, но некогда, — воспитанно отказался Владлен и ожидающе посмотрел на Александра, мол, если знаешь, то говори, чего тянуть.

Александр усмехнулся, ответил сугубо по делу:

— Русаковская, восемь, квартира тридцать девять. Все?

— Спасибо вам большое, извините, что побеспокоил.

— А может, чайку-то выпьете? — предложила теперь мать. Александр осудил ее за ненужную навязчивость:

— Товарищ спешит. Ты ведь спешишь, Владлен?

— Да, к моему сожалению. Всего вам доброго. — Владлен Греков поднялся, откланялся, открыл дверь и вышел в коридор. Четко зазвучали твердые каблуки. Мать опять зевнула. На этот раз в охотку и с удовольствием:

— Справный какой паренек.