«Что за чертовщина, — с завистью подумал Чуприна, — пили-гуляли вместе, а брюхо у меня одного разыгралось!..»

Он обхватил живот руками, пытаясь обуздать бунтующую плоть, но это ничего не дало. Казалось, еще миг, и его утроба исторгнет все, чем он с таким усердием наполнял ее за ужином.

Чуя, что промедление смерти подобно, он рывком распахнул дверь и, как был, без шапки помчался к отхожему месту. Ему повезло добежать до выгребной ямы прежде, чем содержимое кишек вырвалось наружу, и Чуприна возблагодарил святых угодников за то, что те не дали ему уронить казацкую честь.

Запахнувшись в полушубок, он уже без суеты двинулся к месту ночлега. Сон казака прошел, и голова его была на удивление ясной.

Ночная вьюга стихла, давно смолк шум веселья, доносившийся из избы, где пиршествовал Воевода. Мир был погружен в дрему, и ни один звук не нарушал торжественной предутренней тишины. Даже мохнатые псы, сторожившие постоялый двор, мирно спали в своих конурах.

«Самое время, бежать — подумалось казаку, — сейчас или никогда. Другого шанса не будет!»

Он ускорил шаги, желая немедленно разбудить побратимов. Когда он их покидал, Тур и Газда спали так крепко, будто давеча не помышляли о побеге, и в этом было что-то неестественное.

Чуприне почудилось, что его друзья околдованы, и от сей мысли по спине казака пробежала дрожь, словно ему за шиворот насыпали пригоршню колючего январского снега.

Его обратный путь пролегал вдоль дома, где хозяин постоялого двора разместил на ночлег тевтонца. Когда Чуприна спешил этой дорогой по нужде, он не думал ни о чем, кроме того, что с ним станет, не успей он добежать до выгребной ямы.

Теперь же, приближаясь к пристанищу Командора, казак поймал себя на мысли, что ему хотелось бы обойти этот дом стороной. Самого рыцаря он видел мельком, но, едва поймав его взгляд, понял, что больше с ним встречаться не хочет.

Взор Орденского посланника был взором коршуна, высматривающего добычу и, встретившись с ним глазами, Чуприна ощутил себя зайцем, в которого вот-вот вонзятся когти пернатого хищника.

И все же, пересилив нахлынувшую на него робость, он решился пройти мимо избы тевтонца.

«Должно быть, тоже спит!» — успокоил себя Чуприна. Но он ошибся. Проходя вдоль дома, казак услышал скрип дверных петель. Вздрогнув, он ускорил шаг, но тот, кто заранее ждал Чуприну, опередил его.

— Эй, удалец, — окликнул его по-польски незнакомый голос, — остановись ненадолго, мне нужно потолковать с тобой!

От неожиданности Чуприна замер на месте. Рука по привычке потянулась к сабельному крыжу, но застыла у бедра, не найдя рукояти. Казак вспомнил, что, покидая место ночевки, впопыхах забыл прицепить саблю к поясу, и по спине его вновь пробежал колючий холодок.

— Ты ведь хочешь разбогатеть, не так ли? — продолжал, между тем, голос. — Сделай то, что я скажу, и получишь два кошеля серебра!

— Серебра? — переспросил, облизав пересохшие губы, Чуприна. — И что я должен для тебя сделать?

— Совсем немного. Ты выпустишь на волю пленника Воеводы, и я тебя за это щедро вознагражу. Тебе нужно лишь разрезать веревки, коими он связан. Остальное уже моя забота!

— Хочешь, чтобы я освободил Ирода, чьи руки по локоть в крови? — вспомнил слова Газды Чуприна. — Убийцу женщин и детей?

— Тебя мучает совесть… — в голосе, долетавшем из тьмы дверного проема, звучала насмешка, — …сколько денег тебе нужно, чтобы она утихла?

Чуприна задумался. В одно мгновение перед его внутренним взором промелькнула былая жизнь, когда он, еще Акакий Скибка, служил стременным у вельможного князя Черногузского.

Князь обожал охоту, и вся челядь, в число коей входил Акакий, вынуждена была загонять для него на ловах лосей и кабанов. Изо всех сил стремясь заслужить милость магната, он в совершенстве овладел искусством быстро и крепко связывать любого зверя, угодившего в силки. Князь, по большей части, бывал им доволен и награждал Акакия то медью, то серебром, что пробуждало к нему зависть остальной дворни.

Но долго ходить в княжеских любимцах Акакию не прищлось. Однажды его хозяину посчастливилось загнать в ловчую яму огромного вепря, силой и свирепостью превосходившего всю прочую добытую им на охоте дичь. Зверя можно было прикончить на месте, но Князь решил привести его в поместье живьем. Ему хотелось развлечь друзей травлей лесного исполина.

Для осуществления сего замысла Акакию пришлось с риском для жизни спускаться в яму и связывать пойманному чудовищу ноги. Но хотя стременной отменно исполнил волю магната, вместо ожидаемой милости на него обрушился господский гнев. Вепря грузили на воз, когда, порвав путы, он обрел волю.

Трудно передать, какой при этом поднялся переполох! Разбросав загонщиков, словно тряпичные куклы, и покалечив двух собак, лесной обитатель навсегда скрылся от княжьих глаз в чащобе.

Вины Акакия в случившемся не было. Один из завистников-дворовых подсунул ему гнилые веревки, а он не успел распознать подвох. Но Князю нужно было на ком-то сорвать зло за свою неудачу, а Акакий для этого подходил, как никто другой.