Но беглый тать не считался ни с чьими замыслами, кроме своих собственных, да и обуза в лице Чуприны ему была не нужна. Демоны жаждали крови, и Волкич не хотел испытывать их терпение…

…Ужас охватил бывшего стременного при виде занесенного над ним ножа. В одно мгновение он понял, что фон Велль провел его, как мальчишку, но ничего уже не мог исправить.

Звонко свистнув в воздухе, стальное лезвие рассекло Чуприне горло, и он осел на снег, захлебываясь кровью. Ему хотелось кричать, звать на помощь, но разрубленная гортань издавала лишь клекот, с каждым мигом звучавший все глуше и глуше…

Последнее, что увидел Акакий перед тем, как взор его заволокла тьма, это тянущуюя к нему руку убийцы. Волкич давно приметил тугой кошель на поясе Чуприны и теперь намерился завладеть им.

Отвязав кошель, тать не преминул проверить его содержимое. Как он и ожидал, там оказались московские серебряные гривны или, как часто говорили, «серебренники». Их было ровно тридцать.

_________________________

Сделав это, Волкич вытер клинок полой зипуна и спрятал нож за голенище. Пока все складывалось как нельзя лучше. Если дела и дальше так гладко пойдут, рассвет он встретит в Ливонии, где ни Воеводе, ни московиту его уже не достать.

И отнятый у Чуприны кошелек ему будет весьма кстати. Жаль только, что богатство, добытое за годы разбоя, останется в руках степных варваров!

От одной этой мысли у татя сводило судорогой челюсти, начинали чесаться ладони. Он помнил, как глумился над ним, связанным, черноусый дружок Чуприны, и жажда мести вновь всколыхнула его душу.

Волкич знал, что не сможет уйти отсюда, не заплатив долгов, и в первую очередь — московиту. Бутурлин дважды срывал замыслы Волкича, чуть было не привел его на плаху. Такого врага нельзя было оставлять в живых, и тать твердо решил, что сей ночью зарежет московита, как зарезал одного из его подручных.

Мысль о том, что придется убивать спящего, мало тревожила разбойника. Ступив на путь служения Аду, он навсегда отрекся от правил воинской чести и поступал так, как велели ему демоны.

Они и на сей раз не оставили его без совета. Дверь избы, в коей ночевали московит и казаки, наверняка не заперта, да и сами они, судя по тому, что не хватились приятеля, крепко спят.

Волкич тихо прокрадется в избу и нанесет каждому удар ножом, доставшимся ему от Чуприны. Все свершится так быстро, что никто из почивающей троицы не успеет пикнуть. Когда они навеки уснут, Волкич вернет себе суму с утраченными драгоценностями и умчится прочь…

…Но чтобы осуществить задуманное, татю нужна была оседланная лошадь, и оседлать ее следовало загодя. Изба, приютившая московита и побратимов, располагалась от конюшни дальше других строений постоялого двора, а Волкичу не улыбалось тащить свои сокровища в одиночку через все подворье.

Куда проще было привязать коня у ворот, путь к коим был менее долог. Тогда, убив московита, он сразу бы вскочил в седло и распростился с заведением Харальда.

Подумав об этом, Волкич направился к конюшне. Длинное приземистое здание лежало во власти той же тишины, что и весь постоялый двор. Неслышно отворив двери, Волкич вошел вовнутрь.

В полумраке конюшни слышалось лишь всхрапывание лошадей, дремлющих в своих стойлах, да тихое потрескивание фитиля в масляной светильне, скудно освещавшей ряды стойл и коновязей.

Пройдя между ними, Волкич отыскал своего вороного жеребца, откликнувшегося на прикосновение хозяйской руки радостным фырканьем. Потрепав любимца по шелковистой морде, Волкич вывел его из стойла.

К счастью для татя, полякам не пришло в голову расседлывать лошадей, и конь Волкича был в полной сбруе, как и их собственные лошади. Он с удовлетворением обнаружил, что многие из жолнежей оставили притороченными к седлам запасное оружие, щиты и шлемы. Упустить такой подарок судьбы было бы непростительной глупостью, а Волкич себя глупцом не считал.

В считанные мгновения тать перевесил на свое седло пару чужих мечей, тул с тремя сулицами и особо понравившуюся ему секиру с широким полукруглым лезвием и ухватистым топорищем.

Довольный своим приобретением, Волкич двинулся к выходу из конюшни, но его остановил звук, донесшийся снаружи. Сердце татя усиленно забилось. Ошибки быть не могло, он явственно слышал скрип снега под ногами приближающегося человека.

В минуты опасности боярин действовал с молниеносной быстротой. Прежде чем незнакомец вошел в конюшню, Волкич загнал жеребца в пустовавшее стойло и затаился за дощатой перегородкой с копьем в руке.

Тихо скрипнули дверные петли, и тяжелая створка, влекомая чьей-то рукой, медленно отворилась. В дверной проем просочился смутный, мерцающий свет.

Миг — и на пороге конюшни возникла рослая фигура со смоляным факелом в руке. Привыкшему к полумраку Волкичу факельный свет казался нестерпимо ярким, он слепил татю глаз, не давая рассмотреть лицо ночного гостя.

Водя факелом из стороны в сторону, незнакомец двинулся по проходу вглубь конюшни, медленно, но неотступно приближаясь к затаившемуся разбойнику. Он то наклонялся, словно ища что-то на земле, то уходил с прохода, заглядывая в пустующие стойла. Красноватые отсветы пламени прыгали по стенам конюшни, и от этого Волкичу казалось, будто полутемное здание приплясывает в жутком, беззвучном танце.