— Глупая! — возмутился в свою очередь геймер. — Ты же себе боль этими чувствами причиняешь. Я ведь…

— Знаю, знаю, — я шарила глазами по асфальту и пыталась вывернуться из его захвата, но использовать приемы не хотела: я вообще не любила применять дзюдо в повседневной жизни… — Ты не можешь в меня влюбиться, это все тлен, у тебя своих проблем хватает, а такая, как я, такого, как ты, не заинтересует. Пусти, а? Ну правда, я все понимаю и…

— Да ничего ты не понимаешь, — выдохнул он и прижал меня к себе. Захотелось разрыдаться, и я попыталась его отпихнуть, но разница в физической силе была слишком значительна, все же я — это приемы рукопашного боя и кен-до, а моя анорексичная тушка без них спортивному Дживасу не противник.

— Пусти, ну пусти, — бормотала я, а он вместо этого только крепче меня обнял и сказал то, что заставило меня застыть, как мраморное изваяние.

— Не пущу. Я не хотел тебе этого говорить: думал, ты любишь Михаэля, хотя видел, что ты уже давно перестала смотреть на него как раньше, и понимал, что мне придется уйти. Но я не могу молчать. Нам будет очень больно, но я эгоист, ты же знаешь. И потому я все равно это скажу. Я… — он запнулся, а я удивленно на него воззрилась, но он сказал нечто совсем непонятное: — Сними с меня очки.

Я удивленно вскинула брови, но стянула с него гогглы и уронила их прямо на асфальт. Зеленые глаза геймера были на удивление яркими, глубокими, сияющими. Я тонула в них, а он вдруг сказал:

— Ты мне нравишься. И я не хочу уходить, не сказав тебе об этом.

Горло перехватило. Я всхлипнула. Было больно, до ужаса больно, хотелось выть на луну, как волку голодной зимой, и я поняла, что больше не могу держаться — просто не было сил. Почему Энма-чо хотят отнять у меня то, что даровали?! Зачем они все это затеяли?!

— Не плачь, — прошептал Майл и осторожно коснулся моих щек кончиками пальцев, стирая соленые дорожки, расчертившие их. — Не плачь, не надо.

Я всхлипнула и уткнулась носом в его грудь, мелко вздрагивая и шмыгая носом. Дживас обнял меня и начал осторожно гладить по волосам, а я окончательно расклеилась и расплакалась. Впервые за столько лет я позволила себе пролить слезы. Наверно, я полная идиотка… Нарушила данное самой себе слово: никогда ни из-за кого не рыдать. Но сил держаться не было. С тех пор, как я дала себе это обещание, у меня были стрессы и похлеще, чем потеря друга или уход того, кто мне нравился, но Майл был больше чем просто друг, и он мне не просто «нравился». Я его любила. По-настоящему, всем сердцем и всей душой. Но я должна была его отпустить и смириться, потому что мне не позволят быть с ним. Его заберут…

Я судорожно цеплялась за его кофту, а он тихо шептал, повторяя, как мантру: «Не надо, не плачь», — и это заставляло меня рыдать еще сильнее — не из чувства противоречия, просто я понимала, что ему тоже больно, и это не позволяло мне успокоиться. Наконец я начала приходить в себя, истерика утихла, и я крепко обняла Дживаса.

— Хотя бы недолго, Майл, — прошептала я, всхлипывая. — Хотя бы недолго, можно?..

— Тебе будет еще больнее, — пробормотал он неохотно.

— Ну и что? — грустно улыбнулась я, глотая слезы. — Зато мы будем вместе. Я хотя бы узнаю, что значит «быть счастливой»…

— Ты не веришь, что встретишь кого-то после того, как…

Он замолчал, а я покачала головой, отстраняясь от него и глядя на асфальт.

— Не верю.

Он тяжело вздохнул и снова притянул меня к себе.

— Я эгоист, — наконец сказал он. — И если ты согласна быть со мной, даже зная, что я должен уйти, я не отпущу тебя.

Я обняла это полосатое недоразумение и грустно улыбнулась, прошептав:

— Спасибо…

Дживас не ответил, только осторожно гладил меня по волосам и думал о чем-то своем. А я прислушивалась к его сердцебиению, странно учащенному, совсем не такому, как обычно, но сливавшемуся с моим собственным, и ловила его дыхание, мерное и глубокое, успокаивающее… Было так хорошо и спокойно, что хотелось остановить этот миг навечно. Но время — штука жестокая. Мимо нас прошла женщина лет пятидесяти с мопсом на поводке и на весь переулок высказалась:

— Молодежь пошла! Обжимаются по углам! Как не стыдно только, совсем совесть потеряли!

Я вздрогнула и попыталась отстраниться от Майла, но тот только фыркнул и, прижав меня обратно, тихо спросил:

— А не пофиг?

Я улыбнулась и, обняв его за шею, кивнула:

— Пофиг.

Он довольно улыбнулся и, когда бурчащая себе под нос нелицеприятные характеристики в наш адрес и в адрес молодежи в целом собачница скрылась за углом, осторожно стер с моих губ кровь кончиками пальцев.

— И зачем было кусать губы? — спросил он.

— Чтобы заглушить боль душевную болью физической и не расплакаться, — тяжко вздохнула я, отводя взгляд.

— И почему ты раньше не плакала? — осторожно спросил он, словно боясь, что я не отвечу. Поздно, Дживас. Раз украл мою сердечную мышцу, принимай и весь груз, что на ней лежит…

— Потому что я дала себе слово никогда больше не плакать, — пожала плечами я и прижалась щекой к груди геймера. — У меня был…

Я запнулась и в ужасе посмотрела на Майла. Тот удивленно вскинул брови, а я прошептала: