Подойдя к зеркалу, вытягивавшему нас в высоту, при этом не превращая в худосочные макаронины, я почему-то вдруг задалась вопросом, смогу ли рассмешить Величайшего рядом с таким вот, не очень весёлым зеркалом. И тут же мне на ум пришла сцена из манги, когда члены тайного сообщества определяли друг друга по особой позе — позе Феникса. Да уж, говорят, идиотами не рождаются, идиотами становятся… ну и ладно, мне не жалко. Это ведь и правда может быть весело! В результате я, глядя на ухмылявшегося в зеркале высоченного жнеца и отойдя от него подальше, пробормотала: «Никто не погасит пламя в моей груди, потому что я…» — а затем закинула левую руку за голову, правую вытянула в сторону и, задрав правую ногу, тяня мысочек и откинув голову назад, заявила:

— Феникс!

Секунду Гробовщик молча смотрел в зеркало, я изображала виконта, состроив одухотворённую мордочку и тяня носочек, а зеркало вытягивало мою фигуру, превращая её в худючего великана и добавляя бредовости. Но уже в следующее мгновение мистический, мрачный коридор содрогнулся от такого хохота, что аж стекла задрожали. Жнец обернулся и, посмотрев на меня в неискажённом варианте, зашёлся в ещё более громогласном ржаче. Я же притворно надулась и, прижав руки к сердцу, тоном обиженного на весь свет пафосного аристократа изрекла:

— Ах, этот грешный мир! Он смеётся над столь неординарной личностью, как наша светлость! О, времена, о, нравы! Фениксу не желают возрождения из пепла, мечтая насадить его на вертел! Смейтесь-смейтесь, но когда после сытного обеда феникс возродится в ваших желудках, мы посмотрим, кто будет смеяться последним!

Я смахнула с глаз несуществующую слезу, а Гробовщик сложился от смеха пополам и казалось, что ему «скорую» придется вызывать — так нашего Величайшего штырило, говоря на русском-сленговом. Никогда ещё я не видела его в таком состоянии — обычно он смеётся громко, заразительно, но создаётся впечатление, что ему смешна не ситуация, а человеческая глупость. Но сейчас мне показалось, что ему и правда было весело — может, и от моей глупости (да, скорее всего, именно от неё), но это была не насмешка и не показатель того, что человек смешон или вызывает жалость. Легендарному было действительно весело, а меня это безумно радовало, и я рассмеялась вместе с ним. К нам подошли ещё двое посетителей и покосились на нас, как на сумасшедших, но нам было откровенно наплевать. Мы просто продолжали смеяться, подпитываясь весельем друг друга, и стоило лишь мне замолчать, как очередной смешок Гробовщика возвращал меня на старт, и зеркала продолжали дрожать от этого беспредела хорошего настроения.

Наконец, минут, эдак, через пять, мы окончательно проржались, и Гробовщик, уцепив меня под руку, поволок мои бренные мощи на выход. Я вытирала слёзы, обильно бежавшие из глаз, а жнец периодически пытался подавить очередные смешки, являвшиеся лишь остатками прежней роскоши. В конце концов мы всё-таки оказались на свежем воздухе, и он, подтащив меня к лавочке, спросил:

— Что это было?

— Поза Феникса, — невинно похлопав глазками, ответила я, с коварной ухмылкой на губах.

— Это я понял, — рассмеялся, на этот раз негромко, жнец. — Зачем?

— Потому что захотелось, — пожала плечами я.

— Что захотелось? — это допрос?

— Развеселить тебя, что же ещё?

— Глупая, — ожидаемо оценил мои умственные способности Легендарный, но добавил: — Впрочем, цели своей ты добилась…

Я кивнула и довольно улыбнулась, а он потрепал меня по голове и, покачав головой, с ухмылкой от уха до уха направился к мороженщику. Ещё минут двадцать мы пытались отойти от беспредельного хохота, жнец рассказывал, как забавно было наблюдать за аристократами, принимавшими позу Феникса, а день неумолимо клонился к вечеру. Наконец, часа в три, Легендарный заявил, что последний на сегодня аттракцион нас заждался, а опаздывать — удел кокеток без чувства времени и уважения к окружающим, и потому если мы не считаем себя пупами земли, стоит поторопиться. На мою саркастичную фразочку: «А мы себя ими не считаем?» — и подозрительный, оценивающий взгляд, которым я окинула жнеца с головы до ног, тот рассмеялся и ответил, что мы — Бермудский треугольник Земли, и это куда интереснее. Я была согласна, и вскоре мы уже садились в корзину высоченного Колеса Обозрения.

Две небольших лавочки находились друг напротив друга, а бортики корзины представляли собой скреплённые болтами металлические прутья, правда местами болты заменяла сварка. Между лавочками находился крохотный круглый «столик», за который можно было держаться ради иллюзии защищённости. «Вход» в корзину представлял из себя зазор между прутьями, который после посадки «закрывали» цепочкой, державшейся на «соплях и честном слове», образно выражаясь. К счастью, здесь хотя бы в полу не было дыр, однако ржавчина, поглотившая сию конструкцию, прозрачно намекала, что скоро они могут появиться. Но, если честно, всё это меня не интересовало.

Мы с Гробовщиком сели друг напротив друга в открытую всем ветрам корзинку и медленно начали подниматься к небесам. Я смотрела на облака и улыбалась, не слушая скрежет старого механизма — просто радуясь ощущению полёта, которое дарила мерно покачивавшаяся корзинка и ветер, становившийся всё сильнее. Он играл нашими волосами, словно скучал в одиночестве много лет, а Гробовщик усмехался, глядя на солнце из-под непроницаемой чёлки. Интересно, у него глаза от такого совсем не болят? Какие же мы всё-таки разные… Да, люди и жнецы слишком разные, поэтому надо радоваться хотя бы тому, что он рядом и принимает меня такой, какая я есть… Только почему-то сердце болело от осознания того, что при всех точках соприкосновения в характерах и мировоззрении, мы всё же из разных рас, и это — стена, которую не перешагнуть. Потому что я — подопытная мышь, не более того…

— Что-то не так? — вырвал меня из раздумий голос жнеца, и я удивлённо на него посмотрела. — Ты плачешь.

Плачу?.. Я коснулась своей щеки и поняла, что жнец прав. Вот идиотка… Быстро вытерев рукавом лицо, я рассмеялась и, махнув рукой, ответила:

— Задумалась о бренности бытия и неизменности его составляющих.

— Не самая лучшая тема на вершине Колеса Обозрения, — протянул жнец, и я пожала плечами. Может, он и прав, но что поделать, если неизменные аксиомы мира рядом с небом кажутся куда более жестокими, а невозможность изменить собственную судьбу здесь напоминает о том, что мир — тлен, и все мы из праха вышли, к нему и придём… Особенно если ты не можешь подарить хотя бы частичку счастья тому, кто дороже всего этого безразличного, пустого мира.