Тем временем Никифор же, заприметив в темноте огонек свечи, вдруг ясно почувствовал беду, надвигающуюся на него и его барина. В чем заключалась та беда он пока не мог понять, но сердце его сжалось, а к горлу подкатил ком. Он старался сглотнуть его, но был не в силах от него избавиться.

Пока трое крамольников шли к своим лошадям, Адам Кисель заговорил с боярским сыном.

– Пошто ты открылся этому холопу? – начал он тихим шепотом, не предвещавшим ничего доброго.

– В чем? – не понял его возмущения Акиня.

– Ты ему рассказал обо всем! Назвал количество людишек коих намереваешься собрать, каким оружием собираешься их снабдить, да открыл место своего и нашего обитания!

– А как бы я заказал пищали? Как бы я получил нужное мне их число? Акромя этого, как мне поддерживать сношение с заводом? А о себе не беспокойся светлый пан! Все едино о тебе не знает ни он, ни Виниус, никто другой…

– А коли пойдет с доносом этот холоп?

– Не пойдет! Никто не поддержит его слов. Разве что ты пан под пытками разговоришься, - уверенно, но зло сказал Акиня.

– Не придумали еще таких пыток, чтобы сломить Адама Киселя! – гордо ответствовал шляхтич. И потом примирительно добавил. – Твое дело, Акиня Петрович, ты московит, тебе видней, поступай, как разумеешь.

Они подошли к своим лошадям. Адам Кисель и Степан капуста взлетели в седла, а Акиня замешкался, потому что Никифор, вручая ему узды, шепнул еле слышно:

– Беда, батюшка…чует мое сердце…беда близка…откажись от задуманного…не гневи господа…

– Не твое это дело! Господское это дело, холоп! – крикнул боярский сын, ставя ногу в стремена. – Твое дело собачье, быть верным своему господину до конца и не перечить ему ни словом, ни делом!

– Будь по-твоему, барин… - буркнул Никифор и тоже взгромоздился на своего коня. Он привык не серчать на своего барина, так как знал его с лучшей стороны и объяснил слова, произнесенные громко и строго, присутствием проклятого ляха и украинца, что мутили голову барину.

Выехав со двора железоделательного завода, путники направились в Петровскую слободу. Туда же должен был вернуться Шишкевич со своими товарищами посля поджога складов. Путь был не близким и, щадя своих лошадей, они не стали гнать их галопом, а лишь изредка и ненадолго переходили на рысцу, возвращаясь, однако, вскоре на шаг, когда от монотонности путешествия Акиня прислушивался к ночной тишине, то слышал только четыре последовательных удара копыт своего коня о землю, хотя и не через одинаковые промежутки времени. Ни каких иных звуков не нарушало их молчаливого движения к Петровской слободе.

Слова шляхтича не покидали головы боярского сына. Прав ли он был, сообщив место, в котором его можно отыскать? Или же надобно было не открываться этому ушлому управляющему? Но если воевода прознает о готовящейся крамоле, а он о ней скорее всего уже знал, то найти Акиню не составит особого труда. Любой попавший с разбойный приказ человек, что хоть раз видел его, с легкостью укажет на Акиню, как на смутьяна и поведает где и когда видел онного. Так раскручивая одно видока за другим воеводины люди выйдут на Петровскую слободу. Так что не Архип, так кто другой укажет.

Надобно поспешать, - думал Акиня Петрович. Время было супротив него. Но и начинать смуту он не мог. Не хватало ружей да пищалей, мало было еще и сторонников. Боялся народец открыто выступить супротив установленных порядков. Шушукался по углам, шипел на ухо соседу, жене открывался, но пойтить за Акиней пока был не готов. Одно оставалось Акине Петровичу – пока прятаться за спинами ляхов. Они еще могли уберечь его от стрельцов тульских. Тогда, возможно, не стоило открывать свое убежище Архипу.

Вот так размышляя, никак не мог найти душевного покою боярский сын, вздумавший пойтить супротив самого боярина Морозова.

Не спокойно было на душе и у Адама Киселя. Понимал он, что сил у него немного и неразумные поступки этого московита могут сгубить его задание, да и лишить жизни. Злился он на Шеина, но скрипя зубами молчал. Одно решил для себя, - коли случиться худое, не класть живота своя за боярского сына, не было у него таких предписаний, а значит оставит он его при серьезной опасности, и ни бог, ни господин командир, ни шляхта его не осудят.

ГЛАВА 9.

Хоть и запретил отец выезжать из дому нынче, ослушался его отцовского слова сын Петр. Как только закрылись ворота за Иваном Васильевичем, вскочил он в седло, взял с собой токмо троих отцовских «опричников» и покинул вслед за родителем отчий двор. Устремился Петр туда, куда звало его сердце, куда он повадился в последнее время чуть ли не каждый день. Поскакали они в Никитскую слободку. Там на окраине за могучим бревенчатым забором спрятался добротный дом купца Коростенева Акима. Но не к купцу стремился Петр и не к его немногочисленному семейству. Рвался он к гостье купца, дочери итальянского негоцианта, что был товарищем у Коростенева, компаньоном по торговым делам. Вот уже скоро как пару месяцев гостили у московита под Тулой итальянские отец с дочерью, распродавая свой товар и закупая местные: пушнину, лен, льняное масло, воск, неплохо выделанную кожу. Вообще итальянец, имя которому было Пьетро, а фамилия его трудно выговаривалась, занимался скупкой хлеба, но в тот год Москва запретила вывоз хлеба заграницу, и негоциант переключился на то, что имелось в обилии в Туле. Но больше всего ждал он, и в этом была причина столь долгого проживания в Московии, шелк, что должен был прибыть из Индии благодаря армянскому торговому люду. Но прибытие армян задерживалось и Пьетро приходилось терпеливо ждать. Однако дочь его Паула наоборот молила бога чтоб ожидание продлилось как можно дольше. И причиной тому был Петр, сын воеводы, славный, красивый, образованный, все, о чем только могла мечтать девушка, все это воплотилось в молодом московите. По уровню своего образования он превосходил многих principe, известных ей. А на родине Паула вращалась в высоких кругах, хоть и не был ее отец благородных кровей, но благодаря своему богатству был вхож в любые дома Венеции. Многие семьи с радостью бы породнились с ним, женив свое чадо на прекрасной Пауле. И Пьетро даже обдумывал, выбирая между претендентами, какому роду вверить дальнейшую судьбу дочери. Поэтому не радовало его столь долгое знакомство любимой дочери с московитом, хотя даже и сыном воеводы. Не в почете были московиты на его родине. Малоизвестны, а потому и страшны. Однако он не мог и запретить дочери встречаться с молодым Морозовым, опасаясь за свою торговую деятельность. Ведь здесь в Туле Морозовы были наравне с царем, и губили, и миловали. Не мог Пьетро открыто запретить молодым людям видеться. Уповал он только на то, что вот дождется шелковый товар и уедут они восвояси, вскоре в разлуке и забудет Паула боярина, а когда наступит вновь нужда приехать в Московию, не возьмет он уже с собой дочь. Время разлучит их и останется у всех только воспоминания. Но напрасно так думал итальянец. Сильное чувство овладело и Паулой, и Петром. Любовь настоящая, крепкая, нерушимая связала два сердца, никакая разлука не сможет уже погубить их любовь.