С урчащего двигателем броневика экипаж бдительно осветили фарой - подполковник возмущенно взмахнул рукой - свет убрали. Пролетки прокатили мимо броневого монстра - по серой броне тянулась свежая белая надпись "Памяти Павловцев".

– Приехали, господин Ульянов.

– Что ж, тем лучше, тем лучше, - л-пленник подхватил полы одеяла, спрыгнул на мостовую. Гипертония, видимо, в силу важности исторического момента, отступила.

Под конвоем прошли мимо охраны, впереди раскинулась широкая лестница, украшенная античными барельефами. Арестованный дружелюбно кивнул знакомым богам и героям. У лестницы топталось немало военных людей, в основном офицеров, многие с повязками свежесозданных добровольческих офицерских дружин, но на плененного вождя никто особого внимания не обратил, поскольку не узнал. Л-Ленин действительно стал меньше ростом, похоже, из-за каких-то тактических оборотничьих соображений. Окружающие с некоторым недоумением косились на веселенькое одеяло, и немедленно переключали свое внимание на Катрин. Сестра милосердия из шпионки действительно получилась излишне... накрахмаленная.

Коридоры, двери, лепнина, потревоженные, наспех составленные вдоль стены вазы, статуи, этажерки и шкафы. Еще один многочисленный пост охраны, суета адъютантов...

– Пусть войдут, - донесся из кабинетных глубин решительный голос.

Оборвался треск пишущей машинки секретаря, подконвойных ввели в большую комнату. Навстречу стремительно шел человек во френче, ершисто стриженый, поджарый и напряженный как струна.

– Здравствуйте, Александр Федорович, - с достоинством, но дружелюбно, поздоровался л-Ульянов.

Временный хозяин Зимнего, заложил руку за борт френча и безмолвно сверлил арестованного невыносимо проницательным, немигающим, гипнотизирующим взглядом. Драматическая пауза тянулась и тянулась, переходя из классической мхатовской, в арт-хаузную. Когда напряжение немоты достигло апогея головокружительно-звенящих тишин шедевральнейших эпизодов фильмов Тарковского, плененный вождь высморкался в край одеяла и печально признался:

– Болею.

Керенский обвиняющее выкинул руку:

– Клоун! Ничтожество! Под арест. На общих основаниях. Никаких поблажек. Караул удвоить! Увести.

– Вот-те и пообщались, - буркнул арестант, вскинул из-под одеяла руку и завопил, грозя оппоненту пальцем: - Диктатор! Узурпатор! Позер! Еще пожалеешь, бобрик напыщенный!

Орала Лоуд абсолютно не по-ленински, зато искренне.

Вождя схватили за одеяло, за руки, поволокли прочь.

– Не видеть мне страны родной,

В которой я рожден,

Идти же мне в тот край чужой,

В который осужден...[27]– угрюмо затянул л-вождь, принципиально отбрыкиваясь от конвоиров. Офицеры поднажали и вытолкнули опытного пленника в дверь.

– Напрасно вы, Александр Федорович, - сказала Катрин.
– Сейчас любые переговоры разумнее вооруженной конфронтации.

– Вас не спросили, - резко поворачиваясь, отрезал диктатор.
– Вы вообще кто?

– Патронажная сестра Екатерина Олеговна Москворецкая. Нанята для ухода за заболевшим.

Керенский бегло, но подозрительно оглядел сомнительную сестру с ног до головы:

– Ступайте, сестрица, вы освобождены от своих обязанностей. Отныне за гражданином Ульяновым присмотрят тюремные врачи.

– Да? По слухам, у вас и подконтрольных тюрем не осталось, - с печалью сказала Катрин.

Особой симпатии к гражданину Керенскому она не испытывала, но выглядел министр-председатель, он же морской и военный министр, неважно. Явно катастрофически не высыпается, глаза ввалившиеся, весь издерганный. Совмещение должностей - большое зло.

– Ложь! Мы полностью контролируем ситуацию! На подходе ударные батальоны, высланные Ставкой. Кто вам дал право...
– Керенский встряхнул головой.
– Ступайте-ка отсюда вон, Екатерина Олеговна.

– Как скажете. Но позвольте напомнить: гражданин-товарищ Ульянов-Ленин, он упорный и имеет обыкновение возвращаться. Упустили вы шанс договориться.

Катрин поняла, что на нее сейчас будут кричать. Хозяин Зимнего действительно набрал воздуха и начал по восходящей:

– Договариваться?! С преступной, изменнической шайкой авантюристов-террористов?!..

Но тут в глубине дворцового коридора многоголосо закричали, ударили три револьверных выстрела, закричали еще громче. Загрохотали сапоги, в комнату вскочил адъютант с широко распахнутыми глазами:

– Бежал. Он бежал!

– Как?!
– Керенский рухнул на стул - даже сейчас он был порывисто-театрален и явно учитывал, что предмет мебели мягок.

– Его вели... вдруг... исчез, одеяло... одеяло осталось, - прояснил ход катастрофических событий бледный адъютант.

Диктатор застонал, с силой, обеими ладонями пригладил свой бобрик:

– Задержать. Немедленно! Вы слышите?!

Катрин осознала, что лишние свидетели столь драматическому и унизительному моменту ни к чему, на цыпочках удалилась в коридор.