Шпионка сглотнула слюну, и, опираясь на трость, запрыгала вниз по лестнице. Некогда трапезничать. Будем надеяться, до нормального приема пищи чуть ближе, чем до введения полноценных ГОСТ и явления чиновных пиджаков с отливом.

Общий орготдел надрывался. Товарищ Островитянская пыталась достичь невозможного - успеть в оставшиеся часы доделать всю массу незавершенных дел. В кабинет протянули вторую телефонную линию - армейский аппарат зуммерил непрерывно. Несли на визу проекты воззваний, а телеграфные ленты с пометкой "особо срочно" свисали, кажется, даже с потолка. Киев, Екатеринбург, Харьков, Курск и главное - Москва - в белокаменной было крайне неспокойно. В кабинет непрерывно входили и вбегали делегаты из частей, члены ВРК, представители ЦК эсеров, жалобщики от Бунда[49] и вздорные требовательные кадеты.[50] Товарищ Островитянская подписывала, уточняла, не соглашалась, сурово требовала, шутила, ехидствовала, привычно перепиралась с ВИКЖЕЛем, диктовала телеграммы, бегала советоваться с "Яшей и Львом", слала "горячий товарищеский привет братьям-казакам"...

Ничего не кончилось. Скорее, наоборот. Вектор истории временно утерял предсказуемость и никакое мифическое "послезнание" сейчас не могло помочь даже символически. Ставка в Могилеве отвечала на телеграммы уклончиво, Духонин[51] подал в отставку и замолчал, Чернова[52] не могли найти. Какая-то сволочь остановила эшелон с зерном у Череповца, гад Керенский требовал немедленно отрядить два батальона для охраны здания ЧЮК, хотя там пока никто из работников свежесозданной комиссии и не появлялся. "Чужие" типографии саботировали печатанье воззваний, категорически требуя предоплату, ликвидация винных складов встретила активное противодействие несознательной части населения города. И Москва, опять Москва...

Товарищ Островитянская, сжав земноводную волю в кулак, делала все возможное и невозможное. На долю Катрин осталось завершать текущие следственные дела...

* * *

В морге пахло свежей известью, печалью и хвоей. Побеленные потолки казались выше, лампы бросали мрачные тени, но давали достаточно света, со двора доносились слова отпевания - там соорудили временный помост и навес для работников религиозных культов.

Бригада штрафников завтракала у конюшни.

– Вы, граждане, - Катрин, не здороваясь, указала на троих, - с вещами на выход.

Вздрогнули все. В штрафной бригаде сейчас числилось около трех десятков подследственных - естественно, отнюдь не все стрелки и террористы - по большей части мирные спекулянты, уличные грабители и прочая аполитичная буйная пьянь. Взятые на порче банковского имущества и за стрельбу по патрулям тоже имелись - ситуация в городе отнюдь не стало благостной.

– Без нервов, - призвала Катрин.
– Не к стенке ведем. Допрос и изменение меры пресечения.

Допрос, вернее, заключительную беседу, пришлось проводить в знакомом кабинете патологоанатома. Начали с инженерного состава.

– Полагаю, вы познакомиться и парой слов перекинуться успели?
– Катрин глянула в "дела" подследственных и сунула бумаги обратно в общую папку.

– Нам и раньше доводилось встречаться, - признался Грант.

– Неудивительно. Общие интересы: самолетостроение и малообъяснимая, но пламенная любовь к скорострельному оружию.

– Недобрая ирония судьбы, - угрюмо подтвердил человек, проходящий по следствию как боевик "Лев".

– Наверное, она, судьба. Я вас воспитывать не стану. Вы люди умные, чрезвычайно талантливые и образованные, наверняка уже все просчитали и прояснили в чем был гадостный "развод" и как вас на смертоубийство подписали. Некоторые ошибки, граждане-инженеры, непростительны. Так что, прощения не будет. Искупайте трудом. России, обстрелянной в спину и вами, и настоящими идейными врагами, нужны опыт и знания профессионалов. И аэропланы нужны, вот прямо позарез и уже завтра. Следственное дело завершено, приговор таков: следуете в Ейск, там создается воздухоплавательный центр. С сегодняшнего дня вы на государственной службе. Из-под стражи освобождаетесь, всякие церемонии и торжественные дачи "честного благородного слова", опустим. Следствие и комиссия Общего орготдела надеется на ваше самосознание. Вот товарищ, - Катрин кивнула на молчащего бойца-"попутчика", - из нижних чинов, но кое-что смыслит по части самолетостроения. Надеюсь, сотрудничество наладите. Счастливого пути, трудовых успехов.

Завели литератора. Алексей Иванович за эти дни заметно прибавил в возрасте. Под ногтями нервных пальцев серели ободки от цементного раствора, пальто в брызгах извести. И густо пропах мертвецкой.

– По сути дела говорить нам уже не о чем, - с печалью признала Катрин.
– Исключительно по традиции несколько слов на прощание. Должна признаться, знакомство с вами - одно из самых больших огорчений в данном следственном деле. Всегда ценила ваш литературный талант, и вдруг...

– Если неофициально желаете высказаться, так к чему бубнить тоном заезжей жандармской вдовы?
– злобно и язвительно поинтересовался бывший литератор.
– Уж пожалуйте откровенно. В свойственной, хамски-революционной манере.

– Извольте. Не поверила я. Искали мы шалых стрелков из-за угла, вроде и улики имелись, а я насчет вас и мыслишки не допустила. Дура, чего говорить. Слепо не могла представить вас с пулеметом в руках. Ладно, пусть мальчишки отчаянные или пролетариат, жизнью замордованный. Бытие определяет, шоры на глазах людей. А вы? Тонко-чувствующий, ироничный, глубокий человек. И откуда такая бездонная ненависть? Вот сидите передо мной, весь такой гордый, непреклонный, с намозоленным на спусковом крючке пальцем. Черт знает, что такое и как это понимать. Воистину жутка наша классическая русская интеллигенция в этой слепой жажде чужой и своей крови. Откуда такая самозабвенная склонность к душегубству и суициду во имя самых светлых радостно-ситцевых целей? Просто счастье, что преимущественно вы криворукие и беспулеметные. Ну, полагаю, мои убогие мыслишки вас не особо интересуют.