Есть подробности. Насчёт методов. «Майданом» там, народным восстанием, интервенцией, импичментом…

Здесь — феодализм. Власть передаётся половым путём. Ну и как же её можно передать? Вот через это…

…

– Не смогли мы наш с тобой уговор исполнить. Хоть и нет в том вины нашей, а не попустил господь. И выходит нам теперь прямая смерть через разорение. Ежели ты, Воевода, не поможешь.

Об чём это Софрон толкует? А, о невозможности выполнить принятые на себя обязательства. «Утрата чести купеческой».

Понятия форс-мажор в здешнем законодательстве есть. Пожар, наводнение, шторм на море.

Пьянство, маразм властей, изменение налоговых ставок — форс-мажором не считается. Мужики взяли кредит — теперь влетели по полной. По самые гланды. Это не фигурально: холопский ошейник как раз туда и надевают.

Единственная их надежда — что я как-то помогу.

Слабенькая надежда.

Я обещал купить привезённый хлеб по оговоренной цене. Не привезли? — Могу послать. Хоть — вежливо, хоть — пинками. И пусть тот Калауз возле учанов сидит и сосёт… снопы ржаные. А не три сотни кунских гривен таможенного мыта.

Спокойно, Ваня. Меньше гонора. Ты ведь тоже… зимой лапу сосать будешь.

Цель?

Чётче: моя цель — в чём?!

Моя — в хлебе. Две тысячи литваков, тысяча пердуновских и «примкнувших», триста «возвращенцев» из Булгара, полторы сотни из Твери, новосёлы из других мест, переселенцы из мари… Пять тысяч ртов — минимум. Это если ещё откуда-нибудь толпа не привалит. По семь пудов хлеба в зерне на человека. Своего хлеба — чуть. Фактически — посевной материал на следующий год. Тридцать тысяч пудов — надо купить. Минимум! Двадцать учанов. Тысяча гривен новоявленного мыта. Если Калауз вдруг не удвоит-упятерит.

Или — голодное существование, болезни и ссоры, остановка роста, утрата веры в меня и в светлое будущее.

М-мать…! Как серпом…

Ванька! Что ты всё о своём, о девичьем? О деле давай! Вот люди сидят, смотрят умоляющими гляделками. Ещё чуть — плакать начнут. Потекут слёзы горькие по бородам длинным.

– Удивляюся я с тебя, Софрон. Вроде ты меня уж не первый год знаешь. А глядишь — будто первый раз увидал. Понятно же, что это новое мыто я заплачу. И за остальное всё, что привезёшь — тоже. Ну, набьёшь посудинки поплотнее, чтобы числом по-менее. Но мыто — выплачу.

Купцы не сразу поняли. Потом заулыбались, выдохнули. У Софрона и вправду — слёзы на глазах.

– Господине! Я те… по гроб жизни! Во всяк день за твоё здоровье, ко всякой иконе — молитву сердешную…! Уж я говорил друзьям-сотоварищам, что не может Зверь Лютый от слов своих отступиться, людей своих в беде оставить. А не верили. Да я и сам-то… сомневался сильно… А ныне… Как Господа Бога вживую увидал! Вот те крест! С могилы, почитай, засыпанный поднял! Будто Иисус Лазаря! Спаситель наш!

Ещё чуток и купцы затянули бы «Многие лета». С всеми моими титулами, инициалами и псевдонимами. Но тут Софрон что-то вспомнил и снова погрустнел.

– Тут… эта… мытари сказывали…

– Не тяни. Что?

– Что покуда ты виры не выплатишь — караванов к тебе пускать не будут. Даже если б мы мыто и заплатили. Ты-де — тать речной.

Он помялся, оглянулся на своих партнёров, словно ища поддержки. Те мотали головами отрицательно, но он продолжил:

– А ещё сказывают, что Калауз… ну… князь Глеб Рязанский… много литваков в разных городках на Оке имает и в Рязань свозит. Что они, де, разбойнички. И будут им казни. За вины их.

Умница.

Калауз — умнейший правитель. Тройной захват.

Не все литваки с Поротвы ушли в караване Кастуся. Кто-то сумел или решился — позже. Идут они россыпью. И рязанцы их прибирают. Вешают на них обвинения. Типа тех двух куриц. Дальше — казни. Порка, холопство…

Это соплеменники моих литваков. Уже — «моих». Кастусь — вождь всего племени Московской Литвы. Узнает про обиды, чинимые его людям — взовьётся.

«Взвейтесь кострами синие ночи…».

Из него такой кострище будет… Прям пожар лесной.

Будет требовать их освобождения, спасения. И все литваки — тоже. В силу обще-племенной солидарности. Отчего возникнут… негоразды. В форме потери лица. Моего. А там, глядишь, и жизни. Тоже — моей.

Калауз поступает незаконно: в «Уставе об основании» сказано, что на Стрелку могут идти любые люди свободно. Формально он их задерживает не за то, что они ко мне идут, а за татьбу. Я, выплатив названную им виру, принимаю правомочность его суда. Над идущими ко мне, над пришедшими ко мне… А если не плачу — не получу хлеба.