«Кто первым встал — того и тапки». «Первым» — в моей службе.

Некоторых из «старших» это просто убивало.

– Горбатиться? На Воеводу? Хрен вам всем! Никогда!

Такое я видел и в 20 веке:

– Работать?! На коммуняк?! Никогда!

Человек — всегда! — работает на себя. Полученные, в ходе его профессиональной деятельности, физическая сила, выносливость, знания, изворотливость ума, навыки, друзья и враги, понимание жизни… — его и только его. Отчуждать можно только мелочь — прибавочный продукт. Некоторые вот только эту «прибавленную плюшку» и понимают. Себя самого — ни во что ценят. Дальше — по классике:

«Пусть жизнь сама таких как мы накажет строго».

Наказывает. Человек филонит, опускается, перестаёт следить за собой. Его наказывают, поручают всё более простую, грязную работу. Потом, «силою вещей», «логикой жизни» — кнут, «на кирпичики». Хотя в это время уже активно пошло — «известь тереть».

Деградация подобных персонажей происходила стремительно. Уж больно всё у нас — быстро и наглядно. А прежние заслуги, статусы… не интересно. За зиму такие почти все вымерли.

Старожилы относились к «саботажникам» презрительно. Адаптировавшиеся новосёлы — часто ещё и враждебно. Вспоминая обиды, полученные прежде. Однако была масса примеров установления нормального взаимопонимания.

Например, несколько неожиданно для меня, с литваками плотно сошёлся Харальд Чернозубый. Он, оказывается, бывал в Ромове. Ну… возле. Нашли с Кастусем общих знакомых: три характерных сосны над Дриссой.

Я не мог, как делал прежде, «пропустить через пальцы» всех. С каждым поговорить, послушать, в глаза посмотреть. Слишком много людей, слишком мало у меня времени. Мои помощники работали по моим методикам, задавали мои вопросы, строили мои ситуации, смотрели на указанные мною реакции, но… как игра в шахматы «в слепую». Из неизвестной позиции неизвестными фигурами, по очень приблизительно известным правилам.

«Наугад, как ночью по тайге…

Помню — всех главнее королева:

Ходит взад-вперёд и вправо-влево, —

Ну а кони вроде — буквой „Г“».

Мда… «Г» накатило на нас.

Конец восьмидесятой второй части

Часть 83. «Есть резон своим полетом вынуть душу из…»

Глава 454

Я уже рассказывал, что ржаная солома — для нас ценное сырьё. Ещё — у нас уже построены молотилки с соломотрясами. Как я с этой штукой в Пердуновке бодался — рассказывал… Про наплавные мельницы, про водяные в двух местах, про ветряки на «Гребешке» — я уже…

Это к тому, что, разговаривая с Софроном — рязанским прасолом, с которым я знаком ещё с Пердуновки, по результатам взувания рязанских хлеботорговцев, пришедших вместе с прошлогодним Окским караваном булгар, я напирал на то, что мы и необмолоченный хлеб возьмём.

– Тащи снопами — не только мешками.

Смысл понятен: крестьянин берёт с десятины 50 пудов зерна. А я, с учётом моих технологических прибамбасов, с тех же снопов намолочу 55–58. Да солома, из которой бумага, да полова, которая на корм скотине… Переработка у меня лучше, цены на хлеб в снопах — существенно ниже, всякие мешки да завязки — не нужны.

Короче: товар — нипочём.

Понятно, что по объёму — куда больше. Учанов этих много потребуется.

Но, при гарантированной покупке в устье — гребцов столько не надо. Назад посудины не пойдут. По сути — не речное судно, а плоты с бортиками. Лесосплав с хлебопоставками в одном флаконе. Соответственно, снижаются и требования к посудинам, к командам, расходы по формированию и прохождению каравана.

Выигрыш — существенный. В разы.

Эти «разы» при моих нынешних объёмах в тысячи гривен, уже не очень волнующи.

«Копейка — рубль бережёт» — русская народная мудрость.

Помним, следуем.

Ещё важнее то, что необмолоченный хлеб появляется значительно раньше. Как жатва пошла, так и можно вывозить. Утром — пожали, вечером — погрузили.

Для меня важно растянуть период переработки, начать быстрее. До октября, когда всё зальёт дождями, когда по раскисшим дорогам ничего не провезёшь. Когда всё складируемое, ссыпаемое нужно будет раз за разом закрывать, сушить, ворошить.

Всё это обсуждалось с Николаем и Софроном. Потом мы весточками обменивались. Поэтому, когда мне Алу объявил:

– На Окском дворе Софроний-рязанец с сотоварищами встал.

Я сразу стал соображать: куда учаны со снопами удобнее парковать. То ли к Гребневским пескам в протоку, на тамошние мельницы, то ли в Волгу выводить к Печерскому острову…

– Не, господине. Учанов он не привёл. Сам пришёл. Лодочкой.

Я велел привести купца ко мне, и вечером обнаружил в моём балагане шестерых мужиков. В высокой, степени возбуждённости.