— Еще бы! — подтвердил Кононов.

Пшеничные усы раздулись над красными губами буйца, словно желая подняться с насиженных мест и улететь, оставив на лице недоумение как знак беззащитности.

Остаток вечера мы с Кононовым коротали на завалинке, хрумкая пряники.

Одевшись, куда-то ушел Лешка. В избе остались лишь дядя Ваня и гость из Буя, и до нас сквозь раскрытое окно долетали отдельные слова их беседы.

Кононов, мечтавший про себя о таком повороте дела, сразу сел на своего конька. Предварительно обозвав всех женщин паскудами, пустился в забавные рассуждения, расставив соперничающие стороны по углам «ринга» за обладание единственным призом — Стешей!

Через час-другой, поднявшись в избу, мы с Кононовым скорее увидели, чем услышали продолжение душевного разговора между дядей Ваней, изрядно угостившимся водкой, и буйцем, уловившим в воздухе какую-то смутную тревогу.

Дядя Ваня, держа в левой руке ножку петуха, мусолил жилистое мясо, правой рукой прикрывал стакан, в котором на донышке светилась недопитая водка, и, прищурив один глаз, хмельно слушал бормотание сотрапезника.

Кононов решительно подошел к нему, вырвал из руки ножку, как матери вырывают лишние куски у детей, и швырнул ее за окно.

— Хватит обжираться!

Дядя Ваня недоуменно сощурил и второй глаз, нервно засучил головой, желая что-то сказать, но, так и не высказавшись, поднялся и неуверенными шагами пошел к себе.

— Последнего, что ли, петуха?.. — спросил Кононов, когда буханье дяди Ваниного протеза умерло в избе.

Буец кивнул головой, обнажая полную обойму целых зубов.

— Садись-ка снедать! — пригласил он сперва Кононова, а затем и меня.

Но тут бесшумно открылась дверь, в нее вошла разбитая тяжелыми сумками и дорогою Стеша и, равнодушно окинув взглядом стол, направилась в спальню. Побыв в ней пару-другую минут, вышла к нам и, обращаясь только к гостю из Буя, проговорила:

— Ужинаешь?

— Ужинаю, — отозвался гость и с веселым вожделением, пьяно окинул Стешу взглядом, пытаясь подняться.

— Сиди-сиди! — предупредила его попытку Стеша, прочитав в глазах хмельное томление.

В полночь, когда мы с Кононовым, устав ждать Лешку, улеглись по постелям и выключили свет, оставив вконец охмелевшего гостя на произвол его собственной совести и милосердия Стеши, воцарилась обманная тишина. И, зная об этом, мы, против воли, каждый в своей кровати, принялись ждать, когда эта зыбкая тишь наконец нарушится. И она не заставила себя ждать.

Пьяный гость, пользуясь огоньком сигареты, осторожно ступая по полу, двинулся к спальне, откуда на него предупредительно цыкали.

Промелькнувший у входа в спальню слабенький лучик быстро погас, и так же быстро вспыхнули два стесненных дыхания.

— Витя, зачем же ты приехал? — послышался сдавленный шепот. — Завтра же отправляйся домой!

— Зачем же мне отправляцца? — отвечал буец. — Ты же писала: приехай, приехай!

— Писала! А сейчас прошу, чтоб уехал…

— Чо ты гонишь меня-то? — обижался буец.

— Не гоню, Вить, так надо!

— Колька, что ль, приезжат? Как он там, не зачумел?

— Худущий… Кости да кожа… Все курит и курит…

Вскоре послышалось носовое свистение с завитушками, — это Стеша, только что перешептывавшаяся с гостем, как-то сразу умолкла и уснула.

— Сука! — недовольно пробормотал Кононов, будя меня толчками в спину.

За окном стоял дневной свет, затененный легкими тучками, перебегал солнечной позолотой через дорогу в открытое поле, как бы поделя деревню надвое — на пасмурную и солнечную.

Опасаясь помешать своим присутствием Стеше с буйцем, я выскользнул во двор и устроился на завалинке, с грустью думая о предстоящей поездке в Москву. Признаться, ехать в коммуналку, где, кроме постоянных квартирных баталий, ничего не светило, совсем не хотелось, как не хотелось и оставаться здесь, — донимало предощущение чего-то ненужного и неприятного. Из головы не выходил Лешка, его вчерашнее исчезновение… Но делать было нечего. В десятом часу отходил поезд, которым мы могли ехать в Москву, а там, расставшись, ждать дальнейших указаний.

Пока я раздумывал о вещах малоприятных, вышли Кононов и дядя Ваня, не сговариваясь, в один голос поинтересовались, куда исчез Лешка, и с этим вопросом обратились к Стеше, отозвав ее в сторону. Она удивилась даже больше нашего, воскликнув в свою очередь:

— А куда же он мог деваться?

Собрав свои вещи и простившись со Стешей и буйцем, мы направились было к полустанку, но у самой калитки нас окликнул человечишко в размахайке. Это был Тишка, или, как его еще звали за глаза, Мартышка, знакомец бугра.