Воин в поле одинокий
вернуться

Полянская Екатерина Владимировна
Шрифт:

«Под Одессой…»

Под Одессой В местечке со странным названием «Каролина Богаз» Сизый тростник Весь в завитушках улиток Сухо шуршит на ветру. Мелкие розы И многоэтажный чеснок Обступили крыльцо Низенькой мазанки Окнами прямо на море. Мальчик хозяйский Сыплет песок мне в ладонь Из своей узкой, Солнечно-смуглой ладошки, И говорит: «Всё — тебе. Погляди, сколько много — тебе». Струйка песчинок Течёт и течёт между пальцев. Мне восемь лет, И поэтому — вовсе не страшно.

Елагин остров

На ботиночках шнуровка Высока, остры коньки. День — что яркая обновка, И румяная торговка Прославляет пирожки. Вензелей переплетенье, Жаркий пот, скользящий бег… И — дворцовые ступени, Львов чугунное терпенье, В чёрных гривах — белый снег. Всё расплывчатей и шире Круг от прожитого дня. На часах всё ниже гири, Может быть, и правда — в мире Нет и не было меня? Только лёд прозрачно-ломкий, Только взмахи детских рук, Ивы у прибрежной кромки, Звон коньков да сердца громкий, Заполошно-частый стук.

«Вечер снова кружится в пустых разговорах и ссорах…»

Вечер снова кружится в пустых разговорах и ссорах, А прикроешь глаза — и дневной утомительный бег Обращается вспять… Но послушай: за окнами — шорох. Это просто на землю тихонечко падает снег. Так раздвинем же шторы пошире и хоть на мгновенье Отряхнёмся от злой и ненужной словесной трухи. Посмотри: это снег белизной своего всепрощенья Укрывает, не глядя, поспешные наши грехи.

«Когда революция выжрет своих…»

Когда революция выжрет своих Детей — романтичных убийц, поэтов, Идеалистов, и память о них, Что называется, канет в Лету, Когда уйдут её пасынки — те, Которые, выйдя откуда-то с боку, Ловят рыбку в мутной воде И поспевают повсюду к сроку, Когда сравняются нечет и чёт, И козырь — с краплёною картой любою, И обыватель вновь обретёт Счастье быть просто самим собою, Когда добродетели, и грехи, И неудобовместимые страсти, В общем раздутые из чепухи, Станут нам непонятны отчасти, Когда перебродит в уксус вино, И нечего будет поджечь глаголом, Придёт поколение next. И оно Выберет пепси-колу.

«Я брела наугад, ошибалась и в кровь расшибалась…»

Да никто не дерзнёт сказать, что

Ненавидимы мы Богом! Да не будет!

Повесть временных лет
Я брела наугад, ошибалась и в кровь расшибалась, Каждый раз успевая урок предыдущий забыть. Я пыталась исполнить хотя бы несложную малость: Не скулить по-собачьи, а также по-волчьи не выть. А ещё — не хулить даже самым изящнейшим слогом Землю, время, судьбу, что даются один только раз, И не верить, коль скажут, что мы ненавидимы Богом, И не верить, коль скажут, что Он отвернулся от нас.

«Всё спокойней, ровнее и тише…»

Подари мне ещё десять лет, Десять лет, Да в степи, Да в седле. В. Соснора. «Обращение»
Всё спокойней, ровнее и тише Дышит полдень, и, солнцем прошит, Сизоватый бурьян Прииртышья Под копытами сухо шуршит. А каких я кровей — так ли важно Раскалённой степной синеве… Голос резок, а песня — протяжна, И кузнечик стрекочет в траве. Ни друзей, ни далёкого дома — Только стрёкот, да шорох, да зной. Без дорог за черту окоёма Седока унесёт вороной. Бросить повод, и руки раскинуть, И лететь, и лететь в никуда — Затеряться, без имени сгинуть, Чтоб — ни эха, и чтоб — ни следа. Вот я, Господи, — малая точка На возлюбленной горькой земле, И дана мне всего лишь отсрочка — Десять жизней — в степи и в седле.

Инвалид

Никто не знает, был ли он в Афгане, В чужих горах глотал чужую пыль, А может быть, по пьяни и по дряни Свалился под шальной автомобиль. Нет разницы… Так будем здравы, братцы! Нам некогда. Мы, взглядами скользя, Шагаем по стране, где зарекаться Ни от сумы, ни от тюрьмы — нельзя.

Тутанхамон

Вырезан из старого журнала Образ, а всего вернее след Образа. Но я тебя узнала — Что для нас с тобой пять тысяч лет? Что цари, династии, эпохи? Просто слишком долгий пёстрый сон. Времени засушенные крохи Не насытят нас, Тутанхамон, Никогда. И оттого так строги Наши лица. Посох власти сжат В тонких пальцах. Каменные боги Память неотступно сторожат. Всё исчезнет, чтоб вернуться снова Сквозь немую боль и смертный страх — Взмах руки, сорвавшееся слово И улыбка на твоих губах.

Святой Борис

Качнулись в сёдлах каменные спины — Отспорив, отшумев, угомонясь, Уходит недовольная дружина. И что теперь ты будешь делать, князь? Беги, Борис! Испуганною птицей Лети за горизонт, на край земли. Часы идут. Земное время длится И рвётся под копытами в пыли. Дрожат и наливаются неслышно Минуты, словно капли на весу… О Господи! Среди живых я — лишний, Но кто из нас войдёт с Тобою в суд? Оправдываться — тщетная затея, Коль Сам Ты не отпустишь мне долги… Толкаясь и от трусости потея, В шатёр уже врываются враги. О Господи! Услыши и помилуй, На миг один открой Свои пути, И если я ослабну — дай мне силы До губ дрожащих чашу донести. Чтоб, к жизни пробудясь в смертельной ране, Расправив изумлённые крыла, Бессмертия глубокое дыханье Душа перед полётом обрела.