Он подумал о ней чуть позже, когда уже находился в отведённой ему комнате, донельзя вымотанный лавиной новых эмоций, приятно опустошённый и всё же совершенно счастливый.

«Я ведь не виноват, что ей это пришло в голову раньше, — думал он в беспокойстве. — Даже если она подумала об этом прежде меня, это ничего не значит. Это мой настоящий дом, я чувствую это, я точно знаю! Это я должен остаться здесь, а не она, я готов отдать ради этого всё…»

В конце концов, Хайнэ даже допустил для себя мысль, что в крайнем случае они с Иннин оба останутся здесь, и хотя эта мысль вызывала тот же внутренний протест, который всегда подстёгивал его продолжать ссоры с сестрой и противоречить ей, новые чувства были сильнее.

Рухнув в изнеможении на постель, засыпанную белыми лепестками каких-то цветов, источавших нежное благоухание, Хайнэ снова и снова перебирал в голове воспоминания прошедшего дня.

В особенный трепет его привела фигура Алай-Хо, распростершей крылья над священным деревом, и история сотворения мира. Иннин старательно изучала Великую Книгу Толкования Символов со всеми изложенными в ней историями, и Хайнэ по этой самой причине ни разу в жизни её не открывал — ну разве только чтобы подложить сестре между страницами засушенный каральник, растение с отвратительным гнилостным запахом.

Сейчас это самое действие казалось ему невыносимо кощунственным. Если в той книге написано то, что сегодня рассказала Верховная Жрица, если там говорится про Алай-Хо и божественное дерево, то как он мог такое сделать?! Лучше бы у него отсохли руки в тот момент!

Впрочем, приступ самобичевания довольно быстро сменился очередным приливом радости. Энике Аста Аюн хлопала белоснежными крыльями, устроившись на ветке дерева, росшего в кадке, и Хайнэ, глядя на коху, испытывал чувство любви — абстрактной, всеобъемлющей, ко всему миру... ну, и не очень абстрактной тоже.

Даран оказалась права в своих подозрениях, что Хайнэ не чужд желаний определённого рода. Точнее, пока что они выражались в его чрезвычайной влюбчивости, которую он, за неимением подходящего объекта в реальном мире, изливал на героинь романов, поэм и стихотворений.

Они с сестрой довольно рано начали читать, Иннин — религиозную литературу, а брат, в противовес ей, мирскую, ту, которую находил в библиотеке отца. Тот разрешил ему брать любые книги и никогда не проверял, что именно сын читает, так что Хайнэ, пользуясь своим положением, читал всё без разбора, в том числе литературу весьма фривольного содержания. И любовь была в этой литературе главной темой — любовь несчастная и счастливая, отверженная и побеждающая, приводящая к смерти героев или же их воссоединению, которое продолжалось и в следующей жизни.

Пару раз Хайнэ слышал, как отец ругает те книги, которыми он сам зачитывался: «Эти хвалёные писатели только и могут, что говорить о любви! Только и страданий, что о том, взглянула она или не взглянула, ответила на любовное письмо или не ответила, и что сказал астролог о совместимости между их стихиями! Где ещё хотя бы что-то? Желание добиться чего-то в жизни, побороть условности, преодолеть препятствия, преодолеть судьбу, в конце концов?!»

В чём-то Хайнэ отца понимал: некоторые условности крайне раздражали и его самого. Например, то, что Иннин, как его старшая сестра, считалась более важной персоной, и что он должен был, не сейчас, так в будущем, подчиняться ей. Одна мысль об этом доводила его до бешенства.

К счастью — а, может быть, и к несчастью — Ниси была слишком добра и снисходительна, чтобы настаивать на соблюдении установленных порядков с раннего детства, и это-то и создало почву для непрекращающихся конфликтов между братом и сестрой. Впрочем, Хайнэ был достаточно умён для того, чтобы не демонстрировать отношение к сестре в присутствии родителей и соседей, потому что понимал: их решение всегда будет в её пользу. Но почему за поддержкой не обращалась Иннин — вот это было для него загадкой. Возможно, думал он, она слишком горда и не желает, чтобы кто-либо ей в чём-то помогал, хочет справиться сама. Для него это было только к лучшему: до тех пор, пока окружающие не вмешивались в его конфликты и споры с сестрой, у него ещё оставался довольно весомый шанс победить. По крайней мере, сам Хайнэ считал, что абсолютно ничем не уступает Иннин.

Впрочем, его противоборствующие настроения и желание идти наперекор касались только сестры, но отнюдь не всех женщин вообще, поэтому ненависти отца к теме любви он не разделял и не понимал.

Он влюблялся в каждую героиню нового прочитанного романа и каждую красивую девушку, о которой слышал разговоры, влюблялся со всей пылкостью, на которую был только способен в свои двенадцать лет, и это было самым страшным его секретом. Он скорее согласился бы умереть под пытками, чем признаться кому-либо в том, что испытывает, и поэтому когда кто-либо поднимал тему любви и брака, Хайнэ приходил в совершенное смятение, страшась, что кто-то может догадаться о его чувствах.

То, что произошло во дворце, а также слова Верховной Жрице о принцессе Таик, стало для него настоящим испытанием, однако в то же время породило и новые, прежде не испытанные эмоции. Впервые объект его страстных чувств приобрёл черты реальной женщины, впервые Хайнэ задумался о том, что те сцены, которые он перечитывал по сто раз в любимых книжках, возможны в действительности, могут произойти с ним. От одно й этой мысли что-то внутри начинало дрожать.

К тому же, сыграло свою роль пророчество, которое огласила ему жрица. Звучало оно так: «Твоя возлюбленная будет видеть тебя безо всех прикрас, очами Богини будет смотреть она, и обнимать взглядом твою душу со всеми её дольными вершинами и бездонными пропастями, и то, что сам в себе ты будешь считать уродством, будет значить для неё не больше, чем крохотная чёрная соринка на белоснежном одеянии божества. Она будет любить тебя, и никто другой не будет для неё существовать».