В груди у Хайнэ заныло от мучительной ревности.

«Это не потому, что с ней интереснее, — подумал он, стараясь себя успокоить. — Может, он влюбился в неё?»

И заметил, как был невзначай:

— Жрица не может иметь ни любовников, ни детей. И развлекаться ей не положено, какая скучная жизнь! Интересно, только если тебе нравится всем приказывать. Впрочем, Иннин как раз такая.

Тут из дома начали выходить прислужницы Верховной Жрицы, чтобы подготовить экипаж к отъезду, и Хайнэ понял, что времени на раздумья у него больше нет.

Он снова вцепился в Хатори.

— Пойдём в столовую комнату, я ужасно голоден!

Было около десяти часов утра, сестра уже должна была спуститься. Дети, не прошедшие церемонию взросления, завтракали и обедали отдельно от взрослых, и поэтому Хайнэ и Иннин, оставаясь на это время безо всякого присмотра, не упускали открывавшихся возможностей и каждый раз устраивали очередное «сражение» не на жизнь, а на смерть, в ходе которого оружием служили и столовые приборы, и блюда, а проигравший был вынужден скрыться в купальне и отмывать пятна «крови», или, точнее, соуса и фруктового сока.

Один раз наставница застала их за этим занятием, и последовал грандиозный скандал. Иннин ругали даже больше: как может она, наследница благороднейшего семейства, подражать в своих играх наиболее грубым простолюдинам, которые любят устраивать шутовские сражения на палках, потому что не обладают более тонкой, более могущественной силой стихий? Она, будущая жрица!

Эти слова произвели на Иннин впечатление, и на какое-то время обеденные битвы прекратились, но потом всё как-то незаметно вернулось на круги своя.

Хайнэ вспомнилось, что те несколько недель, когда сестра вела себя «благоразумно», он почти скучал по всегдашним перепалкам.

Сейчас Иннин сидела одна в большой столовой, где, по случаю солнечной погоды, распахнули огромные окна во всю стену, больше напоминавшие двери, чтобы можно было любоваться расцветающей природой.

Солнечные лучи свободно лились в зал, падая на расстилавшийся по полу подол накидки, которую Иннин не соизволила даже завязать — просто небрежно накинула поверх рубашки и штанов.

Увидев брата, она вздрогнула и как будто оцепенела, но потом чуть подвинулась, освобождая проход.

Хайнэ сел на пол по другую сторону широкого низкого стола, уставленного блюдами. Иннин смотрела неподвижным взглядом на чашу с фруктами, и было странно не слышать привычных язвительных замечаний по поводу выбора того или иного кушанья.

Так прошло несколько минут, в течение которых Хайнэ не мог заставить себя пошевелиться.

А потом он, сделав над собой усилие, протянул руку, схватил кусок порезанной агуалы и что было силы запустил им в сестру, как в прежние времена. Иннин, не ожидав такого, вскочила на ноги и резко потянулась к вазе с фруктами, чтобы отомстить, но так и застыла на месте, подняв руку.

По её бледно-голубой нижней рубахе расплывалось малиново-красное пятно.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Хайнэ. — Я испортил сестрице платье, как же она поедет во дворец? Она не успеет переодеться, и придворные дамы будут кривиться: фи-фи-фи, какая неаккуратная, грязная, как простолюдинка! Впрочем, ты можешь надеяться, что дамы тебе ничего не скажут, ведь они слишком воспитаны, чтобы говорить прямо.

Он довольно ухмыльнулся, почти дословно повторив ту фразу, которую сказала ему сестра накануне.

— Я никуда не поеду, — произнесла Иннин, побледнев.

— Как это не поедешь?! — Хайнэ изобразил на лице изумление. — Ты не можешь! Ты же сама сказала ночью, что собираешься во дворец! Я выздоровел от одной только мысли, что больше никогда тебя не увижу!

Иннин впервые на памяти брата заметно растерялась.

«Я победил. Я решаю, как всё будет», — подумал Хайнэ, и эта приятная самолюбию мысль принесла некоторое облегчение.

— Ну уезжай же, ты мне так надоела, — прошипел он. — Или ты согласилась со мной, что дворец некрасив и неинтересен, и больше туда не хочешь?

Он снова засмеялся.

Иннин бледнела всё больше и больше.

— По-моему, ты раздумал умирать, — наконец, проговорила она сквозь силу.

— Даже не сомневайся, — заявил Хайнэ, скрестив на груди руки. — Теперь, когда я больше не увижу рядом твоего лица, желание жить кипит во мне, как огонь — в телах подземных духов.

Иннин вдруг повернулась и посмотрела на Хатори, который всё это время ходил по комнате и с совершенно бесстыдным любопытством изучал детали обстановки — разглядывал узоры на стенах, принюхивался к цветам, вертел в руках статуэтки с алтаря. Больше всего, судя по всему, его заинтересовал кинжал в богато украшенных ножнах — символическое подношение Хатори-Онто, приготовленное для празднования Великой Битвы и неизвестно почему оказавшееся в столовой. Вероятно, Иннин, которая в день праздника вместе с другими старшими дочерями должна была положить дар к статуе демона, чтобы отвратить его гнев от своей семьи, зачем-то принесла кинжал с собой…