Он кружил ее словно пушинку. Ее ноги не должны касаться земли и место ей с небожителями. Он вновь стал ребенком, вновь обрел способность доверять.

Смех Джесс исцелил его сердце, долгие годы питаемое ненавистью к самому себе. Любовь была её единственным оружием, оружием, сразившим его наповал.

Она не спрашивала дежурного бреда вроде как: "Есть девушка /любишь ли кого-то?".

Она просто спросила: "О тебе есть кому позаботиться?".

О, каким же безоружным предстал он пред ею в ту же секунду!

Словно тяжелые холодные латы упали с сердца и отдавили ему ноги, ставшие вдруг ватными. Эта внезапная нагота его души внушала ужас, сравнимый разве что, только с сиюминутным желанием умереть.

– У меня есть я.

Великое чудо, что вообще смог выдавить с себя хоть какие-то членораздельные звуки. Джесс не смотрела на него даже, но он чувствовал, знал - она видит его сердце.

Честер потерпел поражение. Бронированная душа вновь обрела уязвимость, и не смотря на страх, ощутила едва узнаваемое тепло, где-то глубоко под сердцем.

Небо. Огромное небо открылось глазам человека, смотрящего всю жизнь под ноги. Честер замер, боясь сделать шаг в неизвестность. Только тепло её рук, словно поводырь в слепом мире. Единственное чему можно было поверить. Единственное чему стоило верить до конца...

16.

– Сколько лет было твоей дочке?
– Вейн лениво потянулся, сидя просто на земле и подставляя солнцу уставшую спину. Сегодня он дежурил возле раненого. Девчонка с солдатом ушли на поиски медикаментов, дети спали, а ублюдок Харлоу слонялся по улицам. Он избегал Вейна, словно собственной совести.

– Пять. Сейчас бы уже исполнилось семь. Они двойнята. Линда и Джек.

Виктор устало взглянул в сторону сына. Почему-то боль потери не душила его, как прежде. Может, потому что адски болела нога. А возможно и потому, что появилось страшное осознание: ушедшим "до" повезло больше. Он с сожалением подумал о револьвере, лежавшем в правом нижнем ящике его стола. Когда умерла дочь, Виктор убрал его от греха подальше. Его пробирало до дрожи от мысли, что в следующий раз его может не оказаться рядом возле обезумевшей от горя жены.

Он пытался найти её в то утро, когда объявили эвакуацию, как, впрочем, и неделями раньше. Но спасение сына было значительно выше. Вероятно, она погибла, так и не очнувшись от наркотического дурмана, под прогнившей крышей какого-нибудь притона. Кто знает, что теперь было бы лучше...

17.

– Виновен!

Молоток судьи тяжким бременем обрушился на голову подсудимого, словно огромное дерево. Честер словно окаменел. Его кости раздроблены, сердце смято в лепешку. Кто он теперь? Безликая субстанция со стороны наблюдающая свое собственное бесцельное существование. Иногда люди умирают раньше своего тела.

Что было дальше? Озноб. Паника. А потом он привык к этим теням в своем подсознании. Постепенно они теряли свою безликость, вскоре Честер уже знал их всех по именам. И в каждом из них он находил себя. Вон его детство без матери. Одинокая, пугающая темнотой и сыростью комната. А здесь его страхи и переживания, когда он узнал, что должен стать отцом. Вот его попытки забыться, а рядом сволочизм, которым пытался отгородиться от мира в минуты страха. Где-то здесь и то мужество наряду с благородством, что просыпалось в нём, когда особенные глаза улыбались ему напротив. И сила, бурная, неконтролируемая, глупая, сметающая все на своем пути, но не лишенная справедливости. Он никогда не бил незаслуженно.

Джек, Виктор, Мэг, Харлоу, Дейл и Вэйн.

Следующая тень показалась ему особенно пугающей. Это его секрет. Секрет, о котором даже его память предпочитает немо молчать. Кто он? Он сам себе секрет...

Никто и никогда не узнает, что произошло. Даже он. Минуты затмения в мозгу принесли непоправимый вред. И лучше ему самому никогда не вспоминать, как он сделал то, что, увы, сделал. Реальность оказалась отвратительно ужасной. Он не мог сбежать от нее физически. Но его сознание не выдержало боли и отвращения. Произошел взрыв. Честер погиб вместе с погибшим для него миром. Жизнь обернувшаяся трагедией. Жизнь, ушедшая под откос. Забвение. Еле тлеющие огоньки образов в его сознании сужались, пока не сузились до размера игольного ушка, а затем исчезли. Тихо и безболезненно. Себя он хотел убить иначе.

Кислота вдруг вернувшейся памяти разъедала его сердце. Боль была невыносимой, но заслуженной. Честер хотел наказать себя и в тоже время не мог выдержать боли, разрывающей его душу и оттого предпочел физическую, испытывающую его плоть...

Жажда жизни - вот, что крепко приковывает нас к жизни. Но когда нити оборваны, отчаяние придает человеку особых сил наряду с безумием.

18.

Теперь Честеру пришлось вспомнить всё. Мгновения прошлой жизни песочными часами отмеряли ему время после.