Он опять заходилъ по комнат. Онъ говорилъ, почти безсознательно, отрывисто о томъ, что вызвалъ изъ своего прошлаго, что воскресло теперь передъ нимъ въ образахъ, съ почти осязательной матеріальностью.

– - Никто не повритъ, какимъ наивнымъ, ничего не знающимъ въ жизни существомъ былъ я тогда!-- говорилъ онъ.-- Право, мн казалось, что дурные люди, клевета, интриги, зло ради зла -- существуютъ только въ романахъ... Это нелпо, а между тмъ было именно такъ... Я врилъ всему, что мн говорили... Когда она говорила мн, что не можетъ безъ меня жить, что умретъ, если я уйду отъ нея,-- я ей врилъ. Самъ же я очень скоро почувствовалъ, что не только не люблю ее, но что она мн физически антипатична. Я ршился и сказалъ ей, что изъ нашего знакомства ничего не выйдетъ, что жениться на ней не позволитъ мн мать, отъ которой я совсмъ завишу въ денежномъ отношеніи, потому что самъ ничего не имю. Я ушелъ, но она не оставила меня въ поко, она писала мн отчаянныя письма. Я встртилъ ее на улиц, не знаю, случайно или нтъ... Она шла и среди бла дня, при всхъ, плакала. Она была тогда такая хрупкая будто фарфоровая, жаловалась на боль въ груди, на слабость, избалованная, блоручка, почти ребенокъ... только что кончила курсъ и вынуждена была давать уроки... Вотъ она и шла съ урока... и плакала... Мн стало ее такъ жалко, такъ невыносимо жалко, что я не могъ уйти... И я вернулся къ ней. А черезъ мсяцъ я ужъ долженъ былъ на ней жениться, потому что мн говорили, что она скомпрометирована мною, да и самъ я это видлъ. Она вовсе ничего не требовала, она говорила, что готова быть моей служанкой, только, чтобъ я не гналъ ее, чтобы позволилъ ей жить со мною... Ты видишь, что я долженъ былъ жениться!

– - Я вижу, что тебя ловко поймали и провели!-- воскликнулъ Вово, раздувая ноздри и моргая глазами, какъ всегда это длалъ, когда былъ золъ.

– - Ну, что ужъ объ этомъ!-- перебилъ его Аникевъ.-- Быть-можетъ, и она, и вс они, поступали безсознательно. Я не виню ихъ. Только это была такая мука, моя свадьба! Я шелъ, какъ на казнь... Любовь скрасила бы все, а тутъ, въ этотъ ужасный день, даже моя жалость ослабла. Я чувствовалъ себя совсмъ одинокимъ. Мать сначала просила, умоляла меня не жениться, но когда я написалъ ей, что это неизбжно, она объявила, что знать меня не хочетъ, что я ей не сынъ, что она никогда не проститъ меня... Она все еще надлась остановить меня, и я сознавалъ ея правоту, врность ея материнскаго предчувствія. Но я не могъ пойти назадъ и не сдлать того, что почелъ ужъ своимъ долгомъ. Да, это была пытка! Жалость молчала при вид спокойствія и довольства невсты. Оставалось только сознаніе своей гибели, одинокости, безнадежности и... я скажу теб все, Вово, и ты-то поймешь меня. Это моя мелочность, конечно! но, вдь, человкъ не можетъ быть не собою, а другимъ существомъ... Дло въ томъ, что окончательно меня придавливала тогда вся обстановка, вс лица, которыхъ я видлъ и слушалъ, все, что вокругъ меня длалось и говорилось, все это сренькое, приличное мщанство, казавшееся мн отвратительнымъ кошмаромъ... Любовь скрасила бы все! Что такое недостаточность? Она можетъ быть все же не оскорбительной, даже изящной. Но это «приличное» петербургское мщанство... чтобы все было «мило», «какъ у людей»... оно рзало меня, рзало! Конечно, я мелоченъ...

– - Не мелоченъ, а просто художникъ!-- съ очень серьезнымъ, даже строгимъ, совсмъ не своимъ лицомъ сказалъ Вово:-- au diable! si je te comprends! Ну, нтъ, я бы изъ церкви, отъ внца сбжалъ, parole!

– - Не сбжалъ бы, ты честный человкъ, Вово!

– - Да честнымъ-то, Миша, надо прежде всего быть относительно себя, а ты вотъ съ собою сдлалъ самую что ни на есть возмутительную и глупую подлость... Мало ли ихъ здсь, этихъ скромницъ, готовыхъ сейчасъ же повиснуть на ше, чтобы превратиться въ une dame comme il faut... Такъ на всхъ и жениться!?.. Еще если бы по-японски, на боле или мене короткій срокъ, но контракту -- `ea passe encore...

– - Не болтай!-- остановилъ его Аникевъ:-- я не винилъ и не виню ее за все, что было до свадьбы. Если я не могъ любить ее, не ушелъ во-время, а потомъ поддался жалости, это ужъ мое дло, моя судьба. Но вотъ, въ первый же день, она закапризничала и сдлала мн сцену. Этого я не ожидалъ! Скоро я увидлъ, что между нами совсмъ нтъ ничего общаго, что мы не понимаемъ другъ друга, какъ существа съ двухъ разныхъ планетъ...

Онъ остановился и на лиц его мелькнуло выраженіе испуга, смшаннаго съ отвращеніемъ.

– - Нтъ, есть вещи, которыя не слдуетъ вспоминать и о которыхъ невозможно говорить!-- прошепталъ онъ.-- Я знаю какія усилія я надъ собою длалъ... Я, конечно, скрывалъ это всхъ, а прежде всего отъ матери, мое положеніе... Я пробовалъ смотрть на все, какъ на крестъ, посланный мн Богомъ, терплъ чрезъ силу, боролся съ природой. Но, вдь, такая борьба напрасна. Я, можетъ быть, совсмъ ни на что негодный человкъ, но и такой человкъ долженъ имть свой уголъ, гд онъ спокоенъ и свободенъ, гд его не пилятъ и не раздражаютъ съ утра до вечера. Нельзя не задыхаться и не дойти до отчаянья, когда теб то и дло, на вс лады, толкуютъ о твоихъ недостаткахъ, не только дйствительныхъ, но и мнимыхъ, когда ненавидятъ и презираютъ все, что ты любишь, и любятъ только то, что теб противно. Вся моя жизнь превратилась въ какую-то приходо-расходную книгу, я былъ окруженъ тенетами изъ кредитныхъ бумажекъ, сплетенъ, пересудовъ, истерическихъ сценъ...

– - Довольно, милый, ты слишкомъ волнуешься... Забудь обо всемъ этомъ,-- перебилъ Вово, схватывая и сжимая руки Аникева.

Но тотъ продолжалъ:

– - И такъ прошли лучшіе годы молодости... Когда мн улыбнулось короткое счастье, я отдался ему безо всякихъ угрызеній совсти. Но это счастье было призракомъ, и потомъ я оказался, въ глазахъ жены, такимъ, конечно, преступникомъ, котораго необходимо было преслдовать и наказывать постоянно. Я, наконецъ, не выдержалъ и бжалъ...

– - Но ты бжалъ не одинъ... Любилъ ли ты твою пвицу?

– - Нтъ, я любилъ ея пніе и, къ тому же, мн слишкомъ жутко было мое одиночество. Я былъ не первой ея любовью. Когда я увидлъ, что ея увлеченіе мною остываетъ, что она близко и прямо подходитъ къ новой любви, я разошелся съ нею безъ всякаго сожалнія...

Въ передней раздался звонокъ. И Аникевъ и Вово даже вздрогнули отъ неожиданности.

– - Кто бы это могъ быть... ужъ почти двнадцать часовъ,-- проговорилъ Аникевъ, прислушиваясь.

Послышались шаги Платона Пирожкова, шумъ отпираемой наружной двери, потомъ тихіе голоса.

«Дятелъ» вошелъ со всми признаками смущенія и таинственности, скосивъ носъ на сторону.

– - Отъ барыни... записка... горничная ихняя отвта дожидается,-- уныло произнесъ онъ, подалъ письмо и какъ-то бокомъ вышелъ въ переднюю.

Вово не могъ усидть на мст отъ любопытства. Аникевъ разорвалъ конвертъ и сразу охватилъ глазами строки, написанныя знакомымъ, но непривычно неровнымъ, спшнымъ почеркомъ.

Лидія Андреевна писала: