Учёный скопец Джангир трижды согнулся перед ним в поклоне и распахнул дверь. В хранилище было прохладно и пахло розовыми лепестками: ими была доверху наполнена ваза из оникса, стоявшая на столе.

Он тонкими пальцами, не знавшими иной работы, перебирал листы рукописей, пока что теша взор. Душа и сердце будут насыщаться потом, когда он углубится в чтение, когда сделает выбор, ибо среди книг тоже есть возлюбленные точно так же, как девы в его гареме.

Джангир застыл в терпеливом ожидании. Повелитель нетороплив, он будет долго перебирать листы, любуясь миниатюрами, выхватывая взором строки и пробуя их на слух и на вкус. Губы его шевелились, иногда исторгая звук.

— Омар ибн Аби Рабиа... Тысячу лет назад сочинённые строки. Тысяча лет прошло, а они живы и будут жить: вот послушай, Джангир:

Увы, Джангир, тебе эти радости неведомы. Быть может, Аллах решил пощадить тебя, ибо, где радости простых смертных, там и муки, и трудно сказать, чего более. Вот:

«Я стар, — подумал Ахмед, закрывая книгу, — но меня теснят ещё желания. И строки поэта, как дрожжи, поднимают их. Нынче вечером я забудусь в объятиях, и призрак русского царя вовсе отлетит. Говорят, он тоже в моём возрасте и столь же сластолюбив, сколь и я. Но у него нет гарема и всего одна жена. Несчастный! Поистине, Аллах милостивый отличил нас, правоверных, дав нам счастье пользоваться ласками четырёх жён и множества наложниц».

— Возьми эту книгу, Джангир, и неси её за мной. Я наслажусь сполна стихами, а уж потом постараюсь оживить строки поэта.

Ахмед просил подготовить ему Фариду. Теперь он решил взглянуть на неё из своего окна, откуда открывался вид на двор и бассейн с фонтаном, где в это время, спасаясь от жары, плескались нагие наложницы.

Фарида — значит ценнейшая, жемчужина. Что ж, избрав её, он был прав. Даже имя её подтверждает его правоту. К его услугам была и зрительная труба — прекрасное изобретение гяуров. Он приложил её к глазу и долго водил в разные стороны, отыскивая свою жемчужину. Вот и она. Солнечные блики играют на её влажных упругих грудях, на покатых плечах, на мраморной шее. Голова откинута назад — она чему-то смеётся...

Его возбуждали эти картины, и нередко он долго проводил в созерцании игр и любви дев. Да, они не таились ни от подруг, ни тем более от своих бесполых стражей: устроившись где-нибудь в тени, парочки предавались ласкам. Их губы и пальцы были всё время в движении, проникая друг в друга, а глаза полузакрыты в истоме. Наконец тела сотрясала дрожь, обе замирали и долго лежали неподвижно, задрёмывая. А потом шли к фонтану для омовения.

Он не мог запретить эту любовь, хотя кызлар-агаси [81] Бешир делал такие попытки, как видно думая угодить своему повелителю. Нет, запреты здесь бессмысленны: молодая плоть, разбуженная им, султаном, требовала своего. Томительное бездействие побуждало. Сказать по правде, он даже любил глядеть на эти ласки — они возбуждали. Греки называли это лесбийской любовью, она была воспета их знаменитой поэтессой Сафо, или Сапфо, о ней упоминал кто-то из арабских мудрецов, кажется, Ибн-Фарадж... Греховна ли однополая любовь? Скорей всего, нет: о ней молчит священная книга Коран, молчат и законы шариата. Да и само слово «любовь» — а это, несомненно, любовь — исключает греховность. Кто-то из его предместников на троне предавался любви с мальчиками, предпочитая её любви гаремных дев. А кто-то забавлялся и с теми и с другими — как ни непроницаемы дворцовые стены, они хранят молву и разносят её.

повторил он вслух. — А ведь нет выше наслаждений! Быть может, они и иссушают: муж теряет соки, и его настигает раннее старение. Среди его предместников не было долгожителей...

Он позвонил, Бешир без промедления явился.

— Что угодно моему повелителю?

— Фариду. Она готова?

— Клянусь Аллахом: сделано всё, чтобы угодить тебе, мой повелитель.

Султан знал: эта протяжённая и пышная церемония была доверена двум чёрным евнухам. Наложнице объявляли, какая милость её ожидает, вели в малый бассейн, наполняли его розовой водой, тщательно обмывали её. Затем тело умащали благовониями, а чтобы дыхание было свежим, заставляли проглотить несколько капель розового масла, им же натирались губы. Наконец её облачали в ткань из полупрозрачного шёлка, рельефно обрисовывавшую все формы, — то было подобие пеньюара. И в сопровождении тех же евнухов вели в покои.