Вошёл великий везир и склонился перед Ахмедом. Не столь низко, как предписывал этикет: у Дамада Ибрагим-паши Невшехирли окостенел позвоночник. Он был всего на десять лет старше Ахмеда, но выглядел старцем. Седая клиновидная борода, седые, густо нависшие брови, почти прикрывавшие глаза. Но глаза были молоды и сверкали. И взор был пытлив, без какого-либо подобострастия.

— Вот твой кофе, Ибрагим, — радушно приветствовал его султан. — Садись и рассказывай.

Глава рикяб-и-хумаюн — султанского стремени, то есть кабинета министров, был умён, прозорлив, немногословен и по всем этим качествам внушал Ахмеду полное доверие, даже уважение, что было редкостью необычайной, так как султан никого не уважал, даже валиде — царствующую мать.

— Мой повелитель, мне бы не хотелось огорчать тебя после утренней молитвы, ибо новости неутешительны. Персия накануне разорения и распада, и нам вряд ли удастся решительными шагами отвратить это. Русский царь, похоже, решил воспользоваться слабостью шаха и двинул своё войско к берегам Каспийского моря.

— Он опять сам ведёт своих воинов?

— Да, повелитель.

Султан пожал плечами:

— Этот человек непостижим. Ни один истинный монарх не должен подвергать себя таким испытаниям. Для этого существуют военачальники, первые министры, — он испытующе глянул на Дамада, — сераскеры. Ни Аллах, ни Бог неверных не окажут небесного покровительства монарху, рискующему своей жизнью. Он — отец своих подданных и в ответе за них и за своё государство...

Султан Ахмед долго распространялся на эту тему, как бы желая оправдать своё долгое сидение в стенах дворца. Дамад терпеливо слушал его излияния, изредка покачивая головой как бы в знак согласия и одобрения. Человек мудрый и искушённый, он по-своему истолковывал поток красноречия, изливавшийся из уст повелителя.

Султан привык к праздной жизни, он был изнежен её последними годами, и оторвать его от этой сладчайшей праздности можно было только силою чрезвычайных обстоятельств: покушением на трон, восстанием, бунтом янычар. Он проводил свои дни меж гаремом и созданной им библиотекой — запоздалой страстью и всё реже и реже вникал в дела государственные, положась всецело на своего садразама — великого везира — мудрого и искушённого Дамада Ибрагим-пашу Невшехирли.

Садразам слушал его, поглаживая свою серебряную бороду, пропуская струи её меж пальцев. Он ждал, когда его повелитель наконец иссякнет, и тогда наступит его черёд высказаться.

— О мой повелитель, — наконец смог заговорить садразам. — Ты видишь, как самонадеян русский царь. Особенно после драки со шведами, где ему удалось положить их на обе лопатки. Он провозгласил себя императором, он затеял поход против персов. Но кто может предсказать, что придёт ему в голову завтра...

— Русский медведь полез в логово барса, — вставил Ахмед.

— Прекрасно сказано, повелитель. Но кого ты имеешь в виду, говоря о барсе? — И, не дожидаясь ответа, торопливо продолжил: — Барс — это ты, повелитель, это твоя империя. Перса можно уподобить шакалу, особенно нынешнего шаха Хусейна [77] . Он слаб и труслив, как шакал. Его теснят афганцы, вот-вот они вторгнутся в его столицу, эти горные воители. И я возношу мольбу Аллаху, дабы он, наш великий покровитель и вершитель судеб, не надоумил шаха заключить союз с русским царём и ради своего спасения пожертвовать ему кое-какие свои провинции.

— Хорошо, если Аллах внемлет твоим молитвам, Дамад. А если нет, что тогда?

— В том-то и дело, что никто не возьмётся предсказать ходы русского царя на шахматной доске, где господствует наш ферзь. Не исключено, что он захочет взять реванш за поражение на Пруте. Закрепившись на Каспийском море, он пожелает перебраться на Чёрное с восточной его стороны. Он сумасброд. Но я уверен, что он рассчитывает на помощь своих единоверцев на Кавказе — грузин и армян.

— Я разделяю твои опасения, Дамад, — сказал султан. — Мы не должны бездействовать. Мы должны показать русским кулак с зажатым в нём ятаганом. Царь вторгся в пределы наших интересов, он угрожает нашей безопасности. Он ищет там, где не положено.

— Посол короля Англии лорд Абрахам Станьян в беседе со мной рекомендовал объявить состояние войны с Россией...

— Ну нет, — капризно скривился Ахмед, — я не хочу крайностей, я не хочу войны. Вызови русских посланников и запугай их. Всё-таки победа в последней войне была за нами. А потом, мы же год назад подписали договор с ними о вечном мире. Это был хороший ход, верный ход.

— И всё-таки я опасаюсь, мой повелитель. Ты прав: менее всего нам сейчас нужна война, я так и сказал англичанину. Но есть ещё наши единоверцы на Кавказе. От лезгин и кумыков явились послы с просьбой о помощи и защите. Мы возьмём их под своё крыло и объявим о том русскому царю.

— Ха! Можно ли бумагой заткнуть пасть медведя. Повелеваю тебе, Дамад, созвать Большой Диван, дабы мы безотложно решили, как нам действовать в столь опасное для нас время.

— Повинуюсь, мой повелитель. Через два дня цвет нашей империи будет у твоих ног.

Великий везир удалился пятясь, как того требовал этикет. Он ревностно соблюдал придворные порядки и давал уроки остальным высоким чиновникам Порты.

Сейчас его точил червь сомнения. Нужно ли бить в набат? И без того в империи царит брожение. Особенно в эялетах [78] , большинство населения которых составляют христиане, неверные — сербы, болгары, черногорцы, валахи, греки и иные многие. Ропщет и янычарский корпус. Он давно уж перестал быть опорой султанского трона, так что пришлось на всякий случай создать дворцовую гвардию, что повлекло за собой немалые расходы.