— А видели вы, дорогой мой, как течет река?

— Великолепно сказано! Великолепно!

В эту самую минуту известный торговец картинами, завершив осмотр мастерской, ухватил художника за рукав и оттащил в угол.

— Душ, приятель, а ведь вы ловкач! — сказал он. — На этом можно сделать карьеру. Беру вашу продукцию. Только не вздумайте менять свою манеру, пока я вам не скажу, и я обещаю покупать у вас пятьдесят картин в год… По рукам?

Не отвечая, Душ с загадочным видом продолжал курить. Постепенно мастерская пустела. Наконец Поль-Эмиль Глез закрыл дверь за последним посетителем. С лестницы доносился, понемногу отдаляясь, восхищенный гул. Оставшись наедине с художником, писатель с веселым видом засунул руки в карманы.

— Ну как, старина, — проговорил он, — ловко мы их провели? Слыхал, что говорил этот молокосос с кроличьим воротником? А прекрасная полька? А три смазливые барышни, которые только и повторяли: «Как это ново! Как свежо!» Ах, Пьер Душ, я знал, что глупости человеческой нет предела, но то, что я видел сегодня, превзошло все мои ожидания.

Его охватил приступ неукротимого смеха. Художник нахмурил брови и, видя, что его друг корчится от хохота, неожиданно выпалил:

— Болван!

— Я болван? — разозлившись, крикнул писатель. — Да сегодня мне удалась самая замечательная проделка со времен Биксиу!

Художник самодовольно оглядел все двадцать идеоаналитических портретов.

— Да, Глез, ты и правда болван, — с искренней убежденностью произнес он. — В этой манере что-то есть…

Писатель оторопело уставился на своего друга.

— Вот так номер! — завопил он. — Душ, вспомни! Кто подсказал тебе эту новую манеру?

Пьер Душ помолчал немного, затем, выпустив из своей трубки густое облако дыма, сказал:

— А видел ли ты когда-нибудь, как течет река?

Франсуа Мориак любил называть себя «католиком, пишущим романы», указывая на тот идеал, в свете которого изображается жизнь в его произведениях. И, однако, именно католическая церковь всегда относилась к писателю с нескрываемой подозрительностью: ведь религия для Мориака вовсе не была догмой, дающей последние ответы на существенные вопросы бытия. В основании всего творчества писателя лежит мысль о безысходном противоречии между неодолимой потребностью человека в идеале гармонии и справедливости и невозможностью дать ему жизненное осуществление: отсюда рождается катастрофичная конфликтность произведений Мориака, насыщенных острым психологизмом. В первую очередь в глаза бросается удивительная устойчивость идейно-художественной структуры его произведений. Проблематику, характеры персонажей, способы построения сюжета, наметившиеся в первом зрелом романе писателя — «Поцелуй прокаженному» (1922), без труда можно обнаружить и в остальных его произведениях — романах «Прародительница» (1923), «Тереза Дескейру» (1927), «Клубок змей» (1932), «Конец ночи» (1935), «Дорога в никуда» (1939), «Фарисейка» (1941), в повести «Обезьянка» (1951) и др.

Мориака всегда занимала проблема Зла. Однако, в отличие от Бернаноса, который мыслил Зло как автономную сущность, для Мориака оно возникает в результате заблуждения и утраты любви. Ведь никто не может поручиться, что он не причинил страдания окружающим. Эта способность человека сеять вокруг себя зло, пусть даже невольно, позволяет понять, почему и мире, созданном Мориаком, так затруднен и проблематичен доступ к подлинным человеческим ценностям.

Как и персонажей Бернаноса, персонажей Мориака можно разделить на «святых» и «грешников». Но для «святых» Мориака — детей или взрослых, сохранивших детскую чистоту, — не находится места в реальной жизни с ее страшными в своей будничности драмами. Добро, живущее в их сердцах, подобно яркому факелу, в свете которого особенно рельефно выделяются уродливые черты жестокого мира себялюбцев, но факел этот не может ни зажечь огня в уже омертвевших душах, ни осветить путь тем, кто ищет выхода из потемок неподлинного существования.

Есть у Мориака и персонажи, которых обличает искренняя набожность, оборачивающаяся, однако, либо религиозным конформизмом, либо «фарисейством»: истовая вера, рождающая в человеке иллюзию собственной непогрешимости, идет рука об руку с душевной черствостью, догматизмом и нетерпимостью.

Облик жизни в ее сложившихся формах определяют в художественном мире Мориака многочисленные нравственные мертвецы, чье существование проходит под знаком эгоизма и своекорыстия. Цельные в своей негативной сущности, эти персонажи играют вспомогательную роль. Подлинными героями Мориака являются люди, заблудившиеся на «путях любви». Глубочайший трагизм их положения и судьбы проистекает из противоречия между стремлением к духовному освобождению и необходимостью прибегать для этого к таким средствам (будь то брак по расчету или хладнокровно обдуманное убийство), которые в нравственном плане уравнивают этих героев с персонажами «отрицательными»: деградация героя, его подчинение окружающей жизни оказываются прямым следствием его протеста и незаурядности.

Писатель-реалист, Мориак видел, что идеалы его героев не могут найти своего воплощения. И, однако, он питал глубокую гуманистическую веру в неистребимость Добра. В этом, по Мориаку, залог нравственной значительности человеческого существования.

— Уже вернулась? Ты не пошла на кладбище?

В ответ мужу Ортанс Беллад только пожала плечами. Глядя, как жена, округлив короткие толстые руки, снимает шляпу с черной вуалью, он понял, что она в ярости.