Десять ударов. Десять ударов хлыстом. Все эти удары заставили мое тело сломаться, скрючиться, изогнуться. Дышать стало сложно, сознание было готово покинуть меня в любой момент, руки и ноги не повиновались мне, сгибаясь и дрожа. Старшие братья отнесли меня в медицинский отсек, где мною занималась Тридцатая. Она прожигала мои раны каким-то инструментом, словно штопая меня, как порванную рубашку. Хоть это и было больно, но это не было больнее ударов хлыстом.

«Некоторые раны глубже остальных, братец. У тебя останутся шрамы.» — сказала Тридцатая, заканчивая разбираться с моими ранами. Я не мог повернуться к ней, продолжая лежать на животе, прикованный к столу, пока она занимается своей работой. Она звучала спокойной, но встревоженной. Наверное… этот жестокий суд повлиял на нее. Ее руки начинали дрожать, после чего она попросту отодвинула клешню с инструментом в сторону, отойдя от стола. — «Как вообще можно так поступать?! Ты заступился за свою сестру! Старался защитить ее, спасти ее, даже когда ты был на грани потери рассудка! Почему Первый не может понять, что ты сделал одолжение всем нам? На кой-черт он вообще сделал голосование таким нечестным?!» Она высвобождала свой гнев, высказывая при мне свое недовольство. Я мог ее понять. Не все ожидали такого исхода. Тем не менее, я заслуживал подобного наказания. Лучше я буду виновен в чем-то малом и незначительном, чем моя сестра, которая является настоящей убийцей. Ложные доводы лишь облегчают нам задачу, и я могу со спокойной душой наблюдать за Девяносто восьмой, не волнуясь за остальных. Тем не менее, «голос» Первого подорвал доверие к нему. Не только мое доверие, но и всех остальных. Это может сыграть на руку моей сестре, ведь именно она хочет вывести Первого на чистую воду.

«Я это заслужил… Никто не должен убивать людей, даже если это касается жизни другого человека.» — мой голос дрожал и хрипел, пока я пытался заглушить боль в своем теле, играясь с чувствами Тридцатой. Я должен был строить из себя гордого тупицу, дабы она видела меня слабым и беззащитным мальчиком. Слабые люди всегда симпатизируют поверженным. Психология.

«Прекрати говорить чушь! Хоть ты и младший брат, но ты поступил как настоящий мужчина! Поступил так, как не поступил бы Старший! Ты заступился за свою сестру, сражался за нее и спас ее! Разве этого недостаточно?» — ее голос был более-менее сдержанным, но ее тон буквально грел мою душу. Она хвалила меня своими словами, словно я и впрямь сделал что-то по-настоящему… особенное. Успокоившись, она вернулась к столу, повторно протерев мои раны каким-то раствором, после чего снова принялась прожигать мои раны, которые еще не успели затянуться. За делом, она произнесла едва различимое — «Он когда-нибудь… поплатиться за это.» Я уже мог верить ее словам. Возможно, в будущем, Первый поплатится не только за свою ложь, но и за эту… жажду власти.

Я упустил завтрак, потому мне пришлось проводить остаток времени в ожидании обеда. Вся моя спина ныла и сгибалась из-за неугасающей боли, но я держался. Чтобы успокоить нервы и смыть с себя кровь, я решил пойти в душ. Сняв с себя штаны и рубашку, я взглянул на свою спину через двойное зеркало, показывающее мое отражение с обеих сторон. Вся моя спина была истерзана. Темно-красные линии шли по моей спине во всех возможных направлениях. Какие-то из них были короткими, какие-то были более яркими и проходили от плеча к талии. Словно клеймо, эти раны украшали мою спину. Теперь это будет напоминанием не только для меня, но и для остальных. Вот… что станет с нарушителями порядка. Так же это было клеймом позора, и я был самым первым в семье, у кого было такое клеймо. По крайней мере… я так думаю. О плохих вещах в семье никто не разговаривал, а старые ошибки и плохие поступки быстро забывались. Вот только я не думаю, что подобное забудется. Вздохнув, я отошел от зеркала и положил свою одежду в контейнер для грязного белья. Когда контейнер закрылся, едва различимый гул начал доноситься из-за стены. Моя одежда ушла в стирку — вот что этот гул значил. Я также снял с себя нижнее белье, бросив его в тот же контейнер, после чего прошел в следующую комнату. Это был мужской, общий душ. Обычно мои братья и сестры ходят в душ группами, но сейчас у них нету времени на это. Именно по этому поводу я решил сходить в душ именно сейчас. Не хотелось показывать всем мои раны. Только я прошел в дальний угол, встав на мягкий, резиновый квадрат зеленого цвета, как на меня начала литься теплая вода из душа. Вода становилась теплее, пока я стоял и не двигался, наклонившись вперед. Мне было больно, но эта боль быстро затупилась под приятными чувствами теплой воды.

«Братик…» — Знакомый, нежный голос, эхом прошелся по душевой. Это была Девяносто восьмая, и она стояла прямо позади меня. Только я собирался обернуться, как она взвизгнула, направив мое лицо руками в сторону стены. — «Н-не вздумай поворачиваться…! Пожалуйста.» Я едва мог держать себя в руках. Моя сестра сейчас находилась в мужском душе. Голая. Рядом со мной. Заметь это кто-нибудь из семьи, и нам не избежать вопросов.

«Ты совсем рехнулась?! Мы же…» — я старался говорить шепотом, но мой гнев в нем был вполне различимым и четким. Девяносто восьмая аккуратно прикрыла мой рот ладонью, слегка прижавшись ко мне. Она слегка надавила на мои раны, заставив меня вздрогнуть и протяжно промычать, стиснув зубы, сдерживая крики боли. Она поняла это, отпрыгнув назад.

«П-прости… Я просто…» — она была напугана и покрывалась стыдом, но не уходила. Подойдя вновь, она начала шептать причины своего поступка, стараясь сдерживать дрожь в голосе. — «Я хочу… помочь. Я должна заботиться о своем братике. Ты заботился обо мне, а я позабочусь о тебе.»

«А если…» — она проняла меня с полуслова, перебив меня.

«Близнецам можно мыться вместе. Так Вторая сказала. Это не должно касаться нас, но раз уж правила не упоминают деталей…» — она говорила спокойно, сдержанно, мягким тоном. Ей будто нравилось объяснять мне причины… но что-то остановило ее. Она аккуратно провела пальцами по моим ранам, словно разглядывая их. Может она и касалась их, но она делала это так нежно, что я забывал про боль. Я переставал ее чувствовать. Девяносто восьмая вновь прижалась к моей спине, аккуратно обняв меня, после чего протянула руку вперед, нажав на небольшую, черную кнопку. Кнопка вытянулась вперед, после чего она взяла ее в руку и потянула на себя, вытащив из стены. Эта кнопка представляла собой жезл-щетку для душа, которую можно было воспользоваться в любой возможный момент. Щетка была довольно жесткой, но она знала, как это исправить. Она отвинтила наконечник и вытащила часть щетки, вывернув ее наизнанку, после чего вставила часть щетки обратно и завинтила кончик. Теперь это была удобная губка, или даже жезл-мочалка. Именно этой губкой она старалась омыть мою грудь и спину, но она все же предпочитала делать все руками, собирая мыльную пену с губки. Я не мог двинуться, произнести слова, повернуться или даже взглянуть на нее. Я стеснялся, боялся… смущался ее. Все, что я мог сделать, стискивать зубы и терпеть. Мое воображение играло со мной, но я все же думал, что ей нравилось мыть меня… И это казалось правдоподобной теорией. Спустя мгновение, она ловко обошла меня и крепко прижалась, продолжая мыть мою спину. Даже когда на ее лицо горело от смущения, она довольно улыбалась, приподняв голову, слегка прикрывая свой глаз. Я же опустить глаза не мог, так как я мог увидеть то, чего я видеть не должен. Она протянула мне жезл-мочалку, двигая им перед моими глазами.

«Ну не стой столбо-ом! Помогай мне!» — это звучало так, словно она была чем-то недовольна. Словно это было приказом. Я не решался пойти против ее воли, аккуратно проводя кончиком жезла по ее спине. Так как я не мог смотреть вниз, мне пришлось гадать, где находится определенная часть ее спины и где сейчас мочалка. Это заставило меня ошибиться и сделать что-то, что заставило ее вздрогнуть, издав слабый стон. Что я сделал и что я задел — не знаю, но это заставило меня действовать аккуратнее. Спустя мгновение, сестра сама остановила меня, отобрав жезл.

«Братик…» — произнесла она, сильнее обняв меня. Не знаю почему, но она начала плакать. Или же… это была вода из душа… — «Больше никто не причинит тебе боли. Я не хочу, чтобы ты страдал. Я буду стараться. Ч-честно.»

«Просто постарайся… Эх… Постарайся не привлекать лишнего внимания. Если уж ты занимаешься…» — она вновь перебила меня, но на этот раз она специально наклонила мою голову, прижав указательный палец к моим губам.

«Постараюсь. О-обещаю.» — она не сразу поняла глупость своего поступка. Улыбка смылась с лица, краски стали ярче. Ловкой рукой она нагнула мою голову назад, оторвав от меня свой взгляд. Теперь ее голос слегка дрожал. — «Я… п-пойду оденусь.»

Я никогда не чувствовал себя так… странно. Боль все еще чувствовалась где-то внутри меня, но она постепенно утихала, превращаясь в нечто приятное. Неописуемое. Либо это потому, что меня покрывало потоком теплого воздуха, высушивая меня, либо… из-за проведенного времени в душе. Пока я стоял под потоком воздуха, выходящим из-под пола, я прихватил свежую пачку с чистой одеждой. Это была моя старая, уже постиранная одежда кристально-белого цвета, без пятнышка или катышка на ней. Вся эта одежда была постирана, проглажена, вычищена и аккуратно сложена в тонком, прозрачном пакете. Мне не составило труда вытащить одежду из пакета, надев на себя нижнее белье и штаны.