– Потерпи чуть-чуть. Я отдышусь и мы поплывем снова. Тебе нужен лекарь.

– Еще так далеко до земли…

– Вед поможет нам. Ты сам говорил. Он не даст тебе погибнуть.

Мэйо впервые за несколько месяцев их знакомства посмотрел на Нереуса с теплотой:

– Пока мне помогаешь один ты. Если утонешь, я недолго протяну.

– А если утонешь ты, меня распнут на кресте.

Щека поморца нервно дернулась.

– Я думал, невольник обязан любить хозяина и по зову сердца защищать его от опасности.

– Мое тело принадлежит тебе, дух – богам, а сердце – родине.

Волна накрыла мальчишек с головой.

– Ты любишь меня? – громко спросил поморец, кашляя и отхаркивая воду.

– Нет!

– Почему?

– Плывем! – отвернулся геллиец.

– Ответь! Я приказываю!

– Я не оставлю тебя. Ты – хороший господин. Но случись со мной беда, на чью помощь рассчитывать мне?

Мэйо не ответил. Он замерз и стучал зубами.

До суши оставалось не меньше двух полетов стрелы, когда силы окончательно покинули раба.

– Держись, сколько сможешь, – прошептал он. – И прости мою дерзость.

– Нереус!

– Нужно бороться, Мэйо. До конца. Пока борешься – ты не проиграл.

– Нереус, – нобиль поглядел вдаль. – Я вижу людей! Они спешат к нам по берегу. Смотри!

Глаза светловолосого раба были закрыты. Он едва дышал.

– Смотри же! Мы спасены!

Невольники с виллы сара вытащили мальчишек из воды. Сына градоначальника бережно отнесли до дороги и уложили в большую открытую повозку, укутав покрывалом. Геллийца выволокли под руки. Надсмотрщик приблизился к нему и грубо схватил за шею, что-то выспрашивая.

– Нереуса… сюда… – Мэйо ткнул указательным пальцем рядом с собой.

Рабы удивленно переглянулись, решив, что юный хозяин бредит.

– Быстро! – выкрикнул он, срываясь на визг.

Островитянина тотчас привели и уложили на рэду возле господина. Нобиль поделился с ним покрывалом и обнял с нежностью, свойственной маленьким детям, прижимающим к груди любимую игрушку, которая дарит им чувство защищенности и безопасности.

Две лошади, подгоняемые бичами, пошли рысью, и от тряски боль в ноге Мэйо усилилась. Он жалобно всхлипывал, не желая отпускать от себя Нереуса. Раб, как мог, успокаивал господина, держа его за руку и пытаясь согреть своим телом.

Они забыли обо всех условностях и говорили на равных, радуясь, что живы, что под покрывалом тепло и что в доме скоро обед. Это счастье, наивное и хрупкое, сплотило их, связало узами странной недозволенной дружбы, которую приходилось скрывать от окружающих. Тогда Нереус впервые узнал иного Мэйо. При множестве недостатков поморец обладал светлой душой и отзывчивым сердцем…

Галера причалила в порту Стангира незадолго до темноты. Рабам всучили по куску хлеба и расположили на ночлег в складском сарае. Нереус сразу завалился спать, кое-как свернувшись и подложив под спину старую ветошь.

Толком отдохнуть геллийцу не удалось. Едва забрезжил рассвет, невольников выгнали перегружать имущество сара с актуарии на военную триеру . Экипаж огромного судна состоял из свободных людей и вольноотпущенников. Допускать к веслам рабов на боевых кораблях запрещалось. Это сильно огорчило юношу: он предпочел бы еще потрудиться гребцом, чем плыть запертым в темном, вонючем трюме. У островитянина не истерлись из памяти страшные картины путешествия от Старты в Таркс: затхлый воздух, смрад, грязь и крысы внутри гигантского деревянного брюха. При мысли о нем руки Нереуса непроизвольно начинали дрожать.

Когда кладь была уложена, он увидел поднимающегося на борт триеры Мэйо. Поморец шел один, все время озираясь, точно кого-то искал. Островитянин ловко обогнул пустую бочку и влез повыше, надеясь попасться на глаза хозяину. Нобиль остановился и призывно махнул рукой.

Проскользнув мимо надсмотрщика, геллиец смиренно предстал перед господином.

– Проклятье! – ворчливо сказал Мэйо. – Не понимаю, с какой стати отцу вздумалось тащить меня в очередной захолустный городишко, вместо того чтобы прямиком направиться в столицу. Надо было ехать по суше – плелись бы до самой зимы.

– А где он сейчас?

– Возносит молитву в храме Тревоса. Надеется, что сын Веда явится мне и наставит на верный путь.

– Вы примирились?

– Не совсем. Отец по-прежнему требует глубокого раскаянья, в то время как я желаю всего лишь уберечь уши от нудных поучений и семейных историй о великих пращурах, чьи подвиги должны послужить мне уроком, словно именно ради этого они и совершались.

– Храмовники уже принесли очистительную жертву, обмазали мачту кровью и отдали морю баранью тушу, – геллиец облизнул пересохшие от волнения губы. – Скоро рабам велят спуститься в трюм…