Отпрыск сара приложил ладонь к груди, изобразив мыслителя готовящегося к выступлению перед публикой, и тем самым приглашая собеседника начать новую увлекательную игру – в соперничающих ораторов.

– Иди сюда, – поморец обхватил рукой шею невольника. – Пусть с разумом порой я не в ладах, но умирать не собираюсь! Нас ждет столица, лучшие гетеры, пиры и тысячи других увеселений. Начнем же этот путь достойно!

– О чем ты? – светловолосый парень удивленно воззрился на господина.

– Слазь под лежак и что найдешь – подай мне.

Островитянин повиновался и извлек на свет маленькую чашу:

– Это… «сок радости» ?

– Он самый! – в глазах нобиля заплясали красные огоньки. – Веселье лечит всех, не хуже, чем пилюли. Когда б его прописывали чаще, то оскудели бы кошели похоронщиков.

Юноши улеглись лицом к лицу.

– Если нас увидит твой отец… – Нереус провел ребром ладони по горлу. – Ведь еще длится траур по зесару…

– И без него хватает скорби! Ты слышал стариков? Мне не под силу оправдать надежды Дома, я – черная овца, больная и никчемная. Внутри горит огонь, но некого согреть. Все сторонятся, даже ты!

– Когда болит душа, она подобна кувшину с дырявым дном: сколько ни лей в него, внутри – лишь пустота, – понуро ответил геллиец в тон хозяину. – Так и со мной. Я не могу увидеть в тебе друга, ведь дружба, помимо заботы, уважения и общности интересов, предполагает равенство, свободу чувств и мыслей, доброжелательность и нежную любовь.

– Я полон пылкой, беззаветной страсти, стремления к прекрасным идеалам, чистейших побуждений и верности той благородной и бескорыстной душевной любви, о которой так много говорил великий Плутар, противопоставляя ее низменным телесным вожделениям.

Из-за шума в ушах Нереус долго подбирал слова:

– Пока бытуют древние устои мы будем теми, кем назначено судьбой. У людей не вырастают крылья от одного желания перелететь над пропастью. Тебя мучают ночные кошмары, а я живу со страхом униженья – словами, кулаком и плетью, боюсь увечий и жестокой смерти, а более всего – что однажды кукла надоест или чем-то неугодит хозяину.

Мэйо, также порядком захмелевший, ответил с вызовом:

– Опять ты взялся ныть! Я не желаю слушать подобных гнусных слов и сохраняю постоянство в предпочтеньях! Долой законы, что делят общество на правых и бесправных! Долой границы статусных различий! Пусть мерят судьбы новыми мерилами: тот друг, в ком видишь ты себя и тот, кому желаешь того же, что себе!

– Порядок нерушим, он – каменный фундамент, на котором государство стоит веками.

– Разрушить можно все, имелось бы желание! – засмеялся нобиль. – Хоть целую страну!

– Такие речи многие сочтут изменой.

– Не согласен! – воскликнул поморец. – Измена есть предательство того, кого любил и любишь, кому поклялся быть верным до конца. К примеру, тебе я никогда не изменю.

– А вскоре, присягнув зесару, откажешься от этих убеждений…

– Ты ставишь под сомненье слово полубога?

У геллийца стучало в висках, однако голос оставался твердым:

– Пусть нас рассудит время, господин.

– Зови как друга называл бы, когда мы говорим наедине!

– Напомню, за такую дерзость невольников лишают языка и отправляют в ссылку.

– Я пожелал оставить тебе данное при рождении имя, не выдумав обидной клички или глупого прозвища, и требую, чтобы твои губы без страха произносили мое.

– Смиренно повинуюсь, – вымолвил островитянин с кроткой улыбкой. – Мэйо из Дома Морган.

========== Глава пятая. ==========

Глава пятая.

В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата.

(М.А. Шолохов)

Библиотека храма ктенизидов была в несколько раз меньше дворцовой. Из пяти ее сообщающихся помещений, центральное занимали читальный зал и книгохранилище, другие являлись подсобными. В массивных кипарисовых шкафах лежали религиозные трактаты и афарские рисунки, посвященные культу Паука.

Войдя под арку из тесаных клинчатых камней, собранную по геллийскому типу, легат Джоув ускорил шаг, придавая походке легкость, а лицу – бодрый вид. Наряд военачальника дополняла траурная лента, переброшенная через правое плечо. Не желая напугать Варрона своим внезапным появлением, итхалец сошел с мягкого ковра на мозаичный пол, чтобы гулкое эхо шагов предупредило взысканца о неожиданном визитере.

Облаченный в длинную тунику с узкими рукавами, юноша устроился возле стены, заняв плетеное из виноградной лозы кресло и укутав шалью подогнутые под себя ноги. В глубокой задумчивости ликкиец водил пальцем по строчкам философской поэмы и шевелил губами, беззвучно проговаривая слова.

– Желаю здравия и процветания, – легат коротко поприветствовал Варрона, аккуратно перебросив край плаща через руку и опускаясь в свободное кресло.

– Тебе я желаю богатств и немеркнущей славы, – ответил взысканец, убирая свиток в кожаный футляр. – Чему обязан этой внезапной встрече?