– Ты хорошо говоришь по-русски. Часто бываешь в России?

– Почти каждый год, начиная с 1989 года.

– И снимаешь фильмы про геологов?

– Не только, вообще, у меня был целый цикл документальных фильмов про репрессии, это один из моих интересов в документалистике. Однако в последние годы работать становится сложнее, так как людей всё больше интересует шоу, они хотят пить, курить, развлекаться. Их мало волнует хорошее кино. Для них важнее количество пикселей и хорошее качество фильма, но не его содержание. В области культуры преобладает цензура. И если в России она более тотальная, то в Европейском Союзе она действует иначе: ты можешь снимать то, что хочешь, но если это не нравится власти, то ты попросту не получишь денег. Всё регулируется деньгами, и культура преподносится на низком уровне. Для простых людей дешёвые и отвратительные фильмы, в то время как мировая элита и зажиточный класс предпочитают театр и оперу. Существующее в мире социальное расслоение колоссально и усугубляется с каждым годом. Би-би-си и Нэшинал Джэографи больше не снимают хороших фильмов, так как люди желают отличного внешнего качества, но их не волнует внутренняя суть кино, его содержание.

– И так не только в кино, в любой отрасли культуры, будь то литература или живопись.

– Именно так.

Вообще, Золтон оказался довольно хорошим собеседником, явно образованным и настроенным скептически к современному мироустройству, что, конечно же, не могло не понравиться мне, ведь это объективная реальность. Мы ещё долго беседовали, пока нас не позвали на завтрак, жаль только, несмотря на хорошее владение русским языком, Золтон не смог передать всей полноты картины своего восприятия этой действительности. По образованию он оказался геологом, но волею судьбы, ещё в студенческие годы попал на подработку, как ассистент режиссёра. Хотя Золтон не имел специального образования, но имел довольно хорошую коммуникативную способность и настойчивость по жизни, чтобы дерзновенно испросить у своего начальника видеокамеру в его первую любительскую поездку во Вьетнам, после которой он и стал периодически снимать различные эпизоды своих путешествий. И в течение нескольких лет оформился как вполне самостоятельный автор документальных фильмов, бороздя просторы постсоветского пространства, рассказывая миру о неизведанных и закрытых ранее уголках планеты. Сам Золтон считал, что удача часто вела его по жизни, я же полагал, что его карма была довольно хорошей. В целом, и он и я были правы, судьба его была весьма удачливой и увлекательной.

23-08-2017. Вулкан Кудрявый. Итуруп.

16. Тайфун научит.

С самого начала нас пугали этими загадочными тайфунами. Не занимай вот то место в палатке, так как там в тайфун заливает. Нельзя вообще так палатку ставить, её в тайфун унесёт. В общем, любое твоё действие было неверным, если шло в разрез с мнением таинственного Тайфуна, который должен был научить тебя уму-разуму. Кто же этот тайфун? Так на дальнем Востоке принято называть ураганный ветер с дождём. Причём со слов как бы знающих местных людей, этот тайфун имеет свой центр, и сначала ветер закручивается в этот центр по спирали, а потом выдувается оттуда обратно. В среднем это длится дня четыре, и, разумеется, в такую погоду работать не выйдет, так как при ветре более тридцати метров в секунду, человека только в путь может сорвать с крутого горного склона, а при пятидесяти и с ровного места унесёт. Поэтому, уставшие от беспрерывной работы, тайфуна мы, простые работяги, ждали с вожделением, как единственный выходной. Вообще, в поле выходных, как таковых, нет. То есть если погода солнечная, то можно было работать "до талого". "До талого" это пришло из Сибири и значило приблизительно "до талого снега", то есть до весны, а проще говоря, очень долго. Так вот работать при хорошей погоде могли заставлять бесконечное количество дней подряд, то есть о пятидневной рабочей недели речи вообще не было, но всё, конечно, зависело от начальства. Например, когда я был в Магадане на полевых работах, то начальник отряда, даже при постоянно хорошей погоде, раз в неделю устраивал выходной. Причём выходной был настоящий, то есть в этот день ты мог заниматься тем, чем хочешь, это было твоё свободное время. В лагере на Тёплом озере и на вулкане выходных вообще не было, ибо даже если непогода, дождь или тайфун, тебя всё равно запрягали в работу по лагерю, которую в обязательном порядке требовалось делать, отдыхать тут считалось признаком дурного тона. Конечно, в любом полевом отряде была работа по лагерю, но обычно этим занимался отдельный человек, который в маршруты не ходил, а занимался тем, что носил воду, рубил дрова и топил баню. То есть его работа была намного проще, и свободного времени у него после этих дел оставалось много, а потому тут можно было обойтись без официальных выходных. Тут же драли три шкуры и при любом свободном хождении по лагерю находили работу. В общем, как в российской армии всё, реально очень похоже.

Так вот тайфуны нам обещали с самого начала нашего приезда, то есть с конца июля, но их всё было, хотя постоянно слышалось "вот скоро тайфун". "Да когда уже тайфун?" - восклицали мы негодуя. В июле говорили, что сезон тайфунов в августе, а в августе говорили, что в сентябре, и так далее. Вообще, ураганным считается ветер более тридцати метров в секунду, и однажды наверху в лагере на вулкане мы пережили ветер в тридцать два метра в секунду с дождём, а по определению - это уже тайфун. Тогда туман и дождь всё заволокли собой, а ветер буквально сбивал с ног, и мы, собственно говоря, весь день просидели в купольном доме. Однако все, разумеется, говорили: "Пффф, это не тайфун, вот в прошлом году... пятьдесят метров...", и я не спорю о том, что бывает и больше, и восемьдесят метров в секунду, которых эти фыфыкающие щеглы также не видели, как и мы пятидесятиметровые порывы. Поэтому всё относительно в этом мире, но и на наше поле пришёл тайфун в своё время, чтобы научить нас жизни.

27-08-2017. Вулкан Кудрявый. Итуруп.

17. Шквалы, камнепады и туристы на вулкане.

Пока мы ждали тайфуна, нас приходилось работать. Мы ползали по склонам вулкана Кудрявый с приборами и проводили свои изменения в поисках сульфидных минерализаций. Некоторые склоны были довольно крутые и сыпучие, а потому каждый неосторожный шаг повергал вниз целый камнепад, от самых маленьких камешков до огромных валунов, которые порой грозили в лучшем случае раздроблением колена, а в худшем погребением под завалом. Разумеется, никакого профессионального альпинистского снаряжения и специальной подготовки мы не имели, кроме, конечно же, русского "авося", который защищал нас буквально от всего. Ну, почти от всего, ведь иногда мы падали, ушибали колени и локти, раздирали ладони, штаны на ягодицах, особенно когда ветер поднимался до пятнадцати или двадцати метров в секунду. "При пятнадцати метрах в секунду работать можно" - говорил начальник Коля, как всегда опуская, то, что после пятнадцати шли двадцать метров в секунду. А на вершине вулкана в это же самое время ветер мог доходить до тридцати метров в секунду, что на сыпучем склоне просто сбивал с ног и нёс по рыхлой породе вниз. При таких шквалах ветра мы не слышали друг друга и того, что происходило вокруг. Во время работы в такую погоду, можно было спускаться, и, оглянувшись, случайно увидеть, что на тебя летит огромный камень, размером с голову. Ребята, конечно, кричали тебе, но если ветер в их сторону, а ты идёшь первым вниз, то ничего не слышно, и ты либо видишь уже их пролетающими мимо, либо чудом успеваешь увернуться.

Вышел живым после маршрута хорошо, но и в лагере на вулкане ждали иногда неприятности. С нами в кунге поселили пожилого туриста Генриха, а так как дедушка уже плохо контролировал функции тазовых органов, то неприятный запах само собой был, а также ночью он часто бегал по нужде, периодически не закрывая за собой дверь. И ничего бы, если бы мы были в горном санатории, но мы у вершины вулкана, где, когда дует соответствующий ветер, весь лагерь накрывало едкими серными газами. А когда ночь, и ты спишь, то очень неприятного просыпаться от удушья парами серы, и дальнейший остаток ночи проводить в противогазе.

Однако доставалось нам и не только от Генриха, ибо на вулканический курорт приехал он не один, а в составе целой компании пенсионеров, которые также устали от своих жён и приехали сюда поспать в грязном сарае, попить спирта и поесть гречи с тушёнкой, ну то есть отдохнуть, как настоящие мужики или не мужики...

В общем, заместитель Генриха сразу оккупировал кухню, и его в лагере не стало. До этого её было достаточно, а теперь всем доставалось лишь по чуть-чуть, да ещё и обед упразднили, оставив только завтрак и ужин. И хоть от рождения заместитель не принадлежал к самой толерантной национальности, но от долгого услужения видимо настолько пропитался кошерными флюидами, что невольно принял гиюр. Правда, после нескольких скандалов на фоне еды у простых рабочих, пищи стало выдаваться несколько больше, но только несколько, без полного возврата к статусу кво.

В составе туристов затесались также и двое ещё не старых геологов, которые тоже приехали сюда зачем-то отдохнуть, то есть не получая никакой зарплаты, как волонтёры. Ну, эти парни точно страдали сентиментализмом и ностальгировали по полной. Они даже отказывались спать в новом доме, предпочитая старый дырявый кунг, настолько он грел их прошлые воспоминания, что они, будучи уважаемыми геологами, бросали своих жён, работу и приезжали сюда простыми волонтёрами. Сначала я считал их идиотами, ибо мне казалось бессмысленной ностальгия по жизни в грязном сарае, в вечно накрываемой газами седловине вулкана, но потом понял, что это были их лучшие мгновенья жизни, когда они переживали четыре дня тайфуна в этом кунге без воды, еды и возможности выйти в туалет. Ничего больше не добавило им столько адреналина в жизни, как это. Я понял это, и потому перестал считать их умственно отсталыми, но вполне вменяемыми, ведь они самые обычные люди, часто жили прошлым, а я просто молча наблюдал за этим. И ввиду того, что молчал, меня прозвали "молчун", как сказал мне Яша, и добавил, что ему часто задавали вопросы про меня: "А он не опасен?". Всё это вызывало улыбку у меня, ведь хоть что-то забавляло меня в этом обществе, ибо большинство всё же поначалу раздражало, хотя потом, вспоминая о смирении, я успокаивался и продолжал просто созерцать.