Шрифт:
— Да ничего он нам не мешает, — отозвались с других кроватей мужики, на которых я как-то особо не смотрел.
— Так что, доктор, можно, жена моя сюда зайдет? — спросил отец, а у меня аж сердце от радости запрыгало: батя назвал ее, мою мамку, женой.
— И жена за три тысячи километров?.. Ну, пусть только проведает, не более пятнадцати минут.
— Спасибо доктор!
— Пап, я сейчас за мамой! Я знаю, как теперь сюда попасть, — и рванулся из палаты, не обращая внимания на ноющую боль в подвернутой ноге.
А потом мы мыли... «мешок с костями»
На проходной мама уже была наготове, оказывается, дежурный врач позвонил охраннику, чтоб тот ее пропустил.
— Мам, давай за мной!
— Сумки ваши пусть здесь стоят, сохранность гарантирую, — как-то весело отрапортовал супергерой-охранник, бывший «бич-пакет».
Мы повторили с мамой мой недавний путь до палаты № 308. Санитарка с первого этажа, которая думала, что я из кишлака, бахилы дала матери бесплатно. Лифт оказался без покойника. Санитарка с третьего этажа встретила, извиняюсь, без судна в руках.
Вот и палата № 308.
— Мам, да ты не волнуйся, — успокоил я ее.
— Я и не волнуюсь, — судорожно поправляла она волосы, зачем-то внимательно изучила свои руки, посмотрела на меня как-то даже беспомощно и. шагнула в палату.
Я не знаю, что они, мои родители, чувствовали, но сдержанно сказали друг другу «привет».
— Как ты?..
— Да вот.
Мама села возле кровати.
— Мы сейчас без гостинцев. Там, на проходной, все наши сумки.
— Да ладно, здесь нормально кормят.
— Привет тебе от поселковых.
— Спасибо.
Беседа что-то не клеилась, да и отцу, видимо, было трудно говорить. Потом родители молча взялись за руки. У мамы текли слезы, у отца тоже повлажнели глаза.
Я вспомнил картинку из детства, когда они, молодые, стояли, обнявшись посреди улицы. Папа вытирал маме слезы ее зеленым сарафаном. А я, малыш, стоял рядом и тоже ревел. Потом эта картинка много раз возникала в моих снах.
У меня к горлу подкатил комок. Нет! Только не слезы, приказал я сам себе. Нельзя показывать слабость — мужчины не должны плакать. Но противная влага как-то все-таки просочилась. Отец силился улыбаться. Ну, мама — женщина, тут понятно. Слезы ручьем.
Старичок со скрипучим голосом сказал, глядя на нас:
— Слезы радости!..
Вошла санитарка с тазом, полотенцем и какой-то резиновой штукой.
— Вот сейчас и помоем этот «мешок с костями», — сказала она буднично. — А как вы хотели?
— Уже не «мешок», — пытался шутить отец.
— А таблетки почему не пьешь? — строго спросила санитарка, увидев в шкафу тумбочки лекарство. — Вот доктор не видит!..
— Я по схеме, — ответил отец. — Уже наглотался, как наркоман стал.
Мне вдруг вспомнилось про таблетки «лирики», которые глотали некоторые детдомовцы и Амбал. Участковый говорил, что они станут «наркомами», и я испугался за отца.
Мысли про «лирику» перебила санитарка, с шумом задернула шторку, отделявшую батину кровать. Я хотел выйти, а она мне:
— Оставайся здесь и смотри. Теперь будешь матери помогать.
Мне было не по себе, но я остался. Санитарка, надев резиновые перчатки, ловко и как-то бесцеремонно приподняла верхнюю часть туловища отца — насколько позволяла торчащая в гипсе нога. Мама тоже присоединилась к ней. Отец пытался как-то помочь общему делу.
Начали обтирать его тело. Да, это был окончательный скелет, аж страшно. Как будто поняв мои чувства, санитарка сказала:
— Смотри и учись. Тут нет ни страха, ни стыда, — она орудовала мокрым полотенцем, обтирая тело отца. Мама повторяла то же самое, зайдя с другой стороны кровати.
Отец молчал, хотя ему явно было больно от манипуляций с его телом.
— Главное, чтоб пролежней не было, — грубовато поясняла санитарка.
— Да я знаю, я понимаю, — соглашалась мама. — Особенно в области седалищной кости, крестца и копчика.
— Грамотная. — вроде с недовольством сказала санитарка.
— А то!.. — натянуто улыбнулась мама.
Я хотел вставить неуместное, что мама институт закончила, но санитарка мне буркнула:
— Ты не стой без дела, поменяй воду.
Я это сделал — раковина с горячей водой была здесь же, в палате.
— Ну, вот сейчас голову твоему предку помоем и все. Будет жених- женихом!
— Да мне хватит уже женихаться, — подал голос батя.
— Все вы такие, когда лежите трупом, а как оклемаетесь, так.