Шрифт:
Полицейские за мной что-то не приезжали. Маленькие ранки на ступнях противно саднили — я все-таки порезался о стекло разбитой бутылки.
— А может, лучше бы к Денискиному деду на квартиру попроситься? — предложил я матери. — Ну, который елочки в Троицкой церкви посадил.
— Ты что, сын! Он живет в Соликамске, это километров двести, а может, и триста от Перми. И потом, кто мы такие?
— Земляки!
— Этого мало.
— Земляки — это много! — не соглашался я. — Это почти что родня.
— У тебя здесь есть родня ближе некуда. Отец родной.
— Это да. Вот если бы мы вместе жили.
— Кирилл, прекрати! Сходи лучше в душ, с дороги не мылся.
— Пойду...
Я принял душ, затем, отмутузил всех негодяев
Я стоял под душем. Теплые струи смывали с меня шелуху прежней, допермской, доотцовской жизни. Я верил: с завтрашнего дня все будет нормально. Пермь примет нас. Под теплым душем я ощутил себя защищенным.
С отцом тоже все будет хорошо. Это я так прямо с рекламной интонацией и сказал. Надо завтра отнести бате гостинцы: мед, орехи, которые передал дядька Мишка-зоотехник.
Интересно, как там орехи, которые мы с мамой посадили в ящике на кухне? Может, и правда вырастет целая роща, ну или аллея. Аллея Кирилла — ха-ха!.. И по этой аллее я буду гулять со Звездной Звездой. Хотя, пожалуй, нет, не с ней. Ленка постоянно надо мной смеялась. Вспомнилось ее обидное: «.А он своими макаронинами машет, машет — баранов разгоняет!»
Хотя она, Ленка, права. Я протер запотевшее зеркало, висевшее на двери душевой. М-да. Конечно, она права: на меня уныло смотрел тощий, длинный заморыш (глистом я не стал себя называть). Действительно макаронины, а не руки, — даже признаков бицепсов нет, как я ни пыжился. И физиономия поцарапанная, и фингал не сошел. Не хотел бы я, чтоб меня Ленка сейчас видела. Да и Маришка, и Маленькая Эротика из нашего вагона. Что это я про девчонок думаю среди ночи, как озабоченный? Нафиг они мне. В голове снова вззникло:
Девочки и мальчики, дуры и обманщики..
Я еще раз осмотрел в зеркале как бы чужую физиономию. Попробовал себя успокоить: синяки мужчину украшают, то есть, шрамы. Да, жаль, я Амбала в тот раз скалкой слабо долбанул. Если бы его отрубил сразу, не было б у меня синяка.
Я одевался и думал: скалка — это все-таки не по-мужски. Да и бутылка — тоже. С бутылкой я и в вагоне набросился на кудлатого певца, и сегодня — на этого мужичка. А если он и правда ментов вызовет? Хотя я этого не боялся, как мне казалось. Во-первых, наверное, стал смелее — смелость, показалось, прямо распирала мне грудную клетку. Во-вторых, пьяный мужик вряд ли пойдет жаловаться в полицию на пацана (хотя какой я пацан — метр восемьдесят ростом!). В-третьих, полицейские здесь, как хотелось думать, справедливые — на вокзале нас не тронули, все рассказали, показали. Даже паспорт не спросили. На мыслях об этом документе, которым я втайне гордился, послышался осторожный стук в дверь душа:
— Сынок, все нормально?
— Да, мам.
— Уже второй час ночи.
Я вышел из душа, одеваясь на ходу. Мама стояла в коридоре, ждала меня. Я огляделся — полицейских нет.
— Мам, что ты стоишь на холоде?
— Ты так долго был в душе, я начала беспокоиться.
— Что я, ребенок?
— Да взрослый, взрослый. Иди уж, — она легонько подтолкнула меня в комнату.
Мама попыталась незаметно вынуть из кармана халата. пустую бутылку.
— Это что?
— Для самообороны, — пояснила она. — Это у нас семейное оружие.
Мы оба рассмеялись.
— Как там твои ласты, йог?
— Почему йог? — не понял я.
— Ну, по стеклу ходишь.
— А... Нормально, — сказал я, не слишком обращая внимания на саднящие ранки.
Мама, однако, обработала мелкие порезы йодом, заклеила пластырем.
— До свадьбы заживет, — оптимистично сказала она.
— Мам, завтра мы что делаем? — я как бы не услышал про свадьбу, но мне, озабоченному и гиперактивному, вспомнились девчонки — сразу все вместе: Маринка, Ленка и Маленькая Эротика.
— Отоспимся, потом надо к начальству больничному сходить.
— Сначала к папе.
— Сначала ты возьмешься за учебники, потом — к отцу.
— Мам, ты среди ночи про учебу говоришь — это извращение.
— Не выражаться при матери! — нарочито сердито сказала она. — Ты вообще запустил школу.
— Не надо о грустном. Давай спать.
Во сне, который был не в стиле фэнтези, а очень реальный, я дрался! Крутыш, накачанный, ловкий, гиперактивный. И конечно, справедливый... Дрался я за маму, потому что ее несправедливо уволили с работы. Кажется, с директором их производственно-технической конторы. Не мог же я драться с теткой, трескавшей лопушистые пирожки.
Потом я дрался за отца — с бандюками, которые покалечили папу, разбили его уазик и отжимают дачный домик с землей. С этими было очень трудно, но я справился.
Даже за деда Кирилла, которого я при жизни не знал, пришлось махаться. На этот раз — с заведующим МТФ Трофимовичем, который довел моего деда до разрыва сердца, а колхоз — до банкротства. Этот завфермой был настоящий боров! Огромный, толстый. Кулак, как моя голова! Но я классно уходил от молота завМТФ. А он мне раз за разом подставлял свою челюсть. Короче, я его завалил.