— Я прошу прощения у педагогического совета, — начал Сергей, — что нарушаю традицию. Мне кажется, что юношам, которые завтра выйдут на распутье, надо подсказать, какую именно дорогу избрать. Мое слово будет больше относиться к моим вчерашним соученикам. Объяснить явления природы и законы жизни может и должен каждый мыслящий человек, желающий понять то, что совершается вокруг него. Почему органические существа так совершенны, так целесообразно организованы? Этот вопрос возникает у многих из нас, но не многие умеют правильно ответить. Даже ученые-мыслители обычно говорят: «Они созданы таковыми». Неумение объяснить эту загадку природы побудило многих ученых броситься в иную крайность. Указание на целесообразность и гармонию природы они встречают насмешкой и преследуют глумлением. Немецкий поэт Гейне чутко относился к науке и философии. В своем «Путешествии на Гарц» он рассказывает, как встретился с одним простоватым бюргером и тот стал ему надоедать своими измышлениями о целесообразности природы. Поэт, выведенный из терпения, постарался подладиться под тон бюргера и сказал: «Вы правы, в природе все целесообразно. Вот она создала быка, чтобы из него можно было сделать вкусный бульон; она создала осла, чтобы человек имел перед собой вечный предмет для сравнения; она создала наконец человека, чтобы он кушал бульон и не походил на осла».

Кроме инспектора и законоучителя, все заулыбались, и это не ускользнуло от внимания Сергея.

— Я не собираюсь давать готовых рецептов своим товарищам, но тем из них, кто намерен посвятить себя науке, мне хотелось бы напомнить слова русского ученого Тимирязева. Он говорит, что наука не вправе уходить в свое святилище, таиться от народа, требуя, чтобы на слово верили в ее полезность. Если представители науки желают, чтобы она пользовалась сочувствием и поддержкой общества, то надо помнить, что они слуги этого общества и время от времени должны выступать перед обществом, как перед доверителем, которому они обязаны отчетом.

Сергей отошел от стены, приблизился к столу, за которым сидели члены педагогического совета, и закончил:

— Это все! Теперь от имени гимназистов выпуска тысяча девятьсот двенадцатого года я приношу благодарность Ивану Александровичу и всем преподавателям за приложенные ими усилия и переданные нам знания.

Обернувшись вполоборота к товарищам, он добавил:

— Вы же сейте разумное, доброе, вечное!..

Речь Лазо растрогала словесника Орлова, он захлопал в ладоши, многие в зале последовали его примеру.

Когда шум улегся и все стали покидать места, чтобы выйти из душного зала, Клоссовский окликнул Лазо.

Сергей подошел.

— Зайдите ко мне завтра в это время.

Сергей почтительно склонил голову, и тут Иван Александрович протянул ему руку. Сергей пожал ее, потом повернулся и медленной походкой вышел из актового зала.

Ехать в Петербург Сергей решил безотлагательно, даже если бы мать не смогла обеспечить его на первое время. Сборы длились недолго. Он сам смастерил сундучок и наполнил его книгами, а необходимые вещи уложил в чемодан.

— Ты бы остался еще на месяц, — просила мать, — ведь мы целый год не увидимся.

— Я рад побыть с тобою и Степой, — о Борисе он даже не заикнулся, — но мне хочется посетить университет, Политехнический и Горный институты, ознакомиться с их программами и заранее подать бумаги.

Провожали Сергея мать, Степа и Юра Булат. Перед отъездом на вокзал Елена Степановна, стараясь не рассердить сына, сказала:

— Простись с Борей!

— Не прощусь, мама, не проси!

Она знала, что ее просьбы ни к чему не приведут — братья не любили друг друга.

На перроне Сергей шутил, что редко бывало с ним, несколько раз напомнил брату:

— Степушка, слушайся мать. У нас с тобой одна дорога, у Бориса — другая. Борис груб, как мой бывший соученик Медынцев. Но того я проучил, а этому все сошло с рук.

Елена Степановна и Степа знали о пощечине, которую Сережа дал Медынцеву. Мать была тогда взволнована поведением сына и удивилась мягкости директора, но в душе она гордилась Сергеем.

Трижды позвонили в перронный колокол. Поезд стал медленно отходить. Сережа с грустью смотрел на холмы, к которым лепились домики. Он покидал родную Бессарабию. Впереди лежала Россия, незнакомый столичный город, чужие люди… Что готовила ему новая жизнь?

Приближаясь к столице, Сергей записал в свою карманную книжечку:

Петербург понравился будущему студенту громадами дворцов с золочеными решетками, бесчисленными каналами и мостами, памятниками и золотой иглой на здании Адмиралтейства. На Дворцовой площади его поразила высота колонны в честь памятного 1812 года, года Отечественной войны.

Днем у Технологического института Сергей столкнулся со старушкой в длинной шуршащей юбке, в старомодном капоре и ажурных перчатках. В руках она держала ридикюль с темными блестками.