— Вы знаете о судьбе Спандаряна, Яков Михайлович? — перебил Перенсон.

Свердлов молча кивнул. Лазо понял, что Якову Михайловичу не хочется говорить, но Перенсон почему-то решил, что надо найти слова утешения если не для Свердлова, то для самого себя, и он добавил:

— Это случилось в сентябре прошлого года в местной больнице. Не выдержал организм… Какой человек, какая внутренняя сила!

Растревоженный памятью о Спандаряне, Свердлов посмотрел на Лазо и сказал:

— Сурен, как и вы, был студентом, но старше вас лет на двенадцать. Ему не дали возможности закончить Московский университет. Я любил его, как родного брата…

— Как вы добрались сюда, Яков Михайлович? — спросил Лазо, желая разрядить тяжелое настроение.

— По льду Енисея.

— Сколько же верст вы прошли?

— Полторы тысячи.

Перенсон примял рукой свои взлохмаченные волосы на голове и обратился к Лазо:

— Теперь ты понимаешь, Сергей, кто такие большевики?

На другой день в кабинете у Перенсона собралась местная группа правдистов, на которой, с разрешения Свердлова, был и Лазо. Яков Михайлович выступил с краткой речью. Лазо пристально смотрел на него и недоумевал — вчерашней усталости как не бывало. Все, над чем задумывался в последние дни Перенсон, что казалось неразрешимым Лазо, неожиданно приобрело ясные формы. Простыми словами Свердлов изложил программу действий, и первым ее пунктом было провести на всех фабриках, в порту и в железнодорожных мастерских восьмичасовой рабочий день.

Вечером Лазо под охраной взвода отвез Якова Михайловича на вокзал и усадил его в вагон. Прощаясь, Свердлов сказал:

— Спасибо за внимание!

— Это вам спасибо, Яков Михайлович…

Лазо не договорил. Поезд тронулся без звонков, и Сергей, пожав на прощанье руку Свердлову, поспешил к выходу.

Лазо спешил в Совет. Его нагнал плотный круглолицый человек с маленькими усиками. Он был одет в потрепанную шинель, которую носили офицеры австро-венгерской армии.

— Извините, вы товарищ Лазо? — спросил он на ломаном русском языке.

Лазо молча кивнул.

— Разрешите с вами познакомиться. Я бывший гусар австро-венгерской армии, Мате Залка.

— Слышал о вас, Перенсон рассказывал. — Лазо дружелюбно протянул руку. — Вы давно в армии?

— Еще до войны.

— Призвали?

— История моей военной карьеры началась с конфликта между мной и моим отцом.

— Непокорный сын в буржуазной семье, — усмехнулся Лазо.

— В другой раз расскажу, а сейчас я спешу.

— Приходите завтра вечером.

— Вы в казармах?

— Нет, я живу в Совете вместе с солдатами, но вас прошу прийти к моим друзьям. Дойдете до собора, потом свернете влево, там в домике…

На другой день Залка пришел и с первой же минуты знакомства внес так много веселья, что заразил им дядю Глеба, Аду и самого Лазо.

Ада смотрела то на Лазо, то на Залку, потом отворачивалась, пытаясь проверить себя, кто из них оставляет большее впечатление. У Залки темперамент бил через край, он восхищался красотой Сибири, характером русских людей, революционными событиями, новыми друзьями. Лазо был сдержан.

— Кто же вас заставил надеть офицерскую форму? — спросил Лазо, напомнив Залке не законченный накануне разговор.

— Отец! С его точки зрения это должно было очистить мою голову от глупого увлечения литературой.

— Вы хотели стать писателем? — спросила Ада.

— Все началось с того, — ответил Залка, — что еще в гимназии я написал новеллу и послал в газету. Ее опубликовали. Новелла, как я сейчас понимаю, глупенькая: художник, натурщица, конечно, любовь, в общем, мелкая мысль, ничего занимательного. И тут случилось несчастье. Кто-то из друзей моего отца послал ему газету и отчертил в ней мою новеллу красным карандашом. Отец вызвал меня в свой кабинет, закрыл дверь на ключ и сердито сказал: «Марать бумагу может всякий. Выбери себе другую профессию». Я пытался возражать, но отец вынул из стола конверт с почтовым штемпелем и, размахивая им перед моим носом, внушительно добавил: «Сегодня я получил письмо от кузена… Он командует восьмым гусарским полком, я тоже числюсь в этом полку резервистом. Сейчас там имеется вакансия вольноопределяющегося. Тебе понятно?» На этом наш разговор закончился, а через три недели мы с отцом уехали на конный завод выбирать лошадь и заодно заказать для меня форму. Так завершилась моя литературная деятельность…

— И началась военная, — перебил Лазо.

— И началась военная, — повторил Залка. — Каждый день учения на плацу до тошноты. И вдруг — война… Нашили мне на воротник куртки петлицы младшего офицера, посадили в вагон и отправили на сербский фронт. В пятнадцатом году меня ранили. Выйдя из госпиталя, я поехал повидаться с отцом. И снова у нас произошел конфликт…

— На этот раз вы, очевидно, отчитали его? — заключил дядя Глеб.

— Честное слово, угадали. Видите ли, мой отец уже тогда был в солидных годах, но лихорадка военной спекуляции захватила и его. Как оказалось, он поставлял лошадей для армии. Я с возмущением рассказал ему про вонючие консервы, про то, как расползается солдатское обмундирование по швам и как отваливаются подошвы на новых сапогах. Отец спорил со мной, угрожал карой. «Побойся бога!» — кричал он. Тогда я не выдержал и сказал, что его бог просто жулик. Что стало с моим отцом! — Залка состроил такую гримасу, что все невольно рассмеялись. — Отец рассвирепел и нервно зашагал по столовой. Прошло пять минут, десять, мне надоело его беснование. Я вышел из дома, не попрощавшись.

— И не вернулись? — спросил Лазо.

— С тех пор я никого из родных больше не видел.

— Как же вы попали в Красноярск?

— Сначала в плен, а уж потом в Красноярск, — засмеялся Залка.

— И довольны?

— Очень! Ведь меня хотели судить.

— За что?

— Это длинная история, но я расскажу ее вкратце. В армии я убедился, что солдаты не хотят воевать. У Добердо итальянцы заняли пивоваренный завод и из его окон сильно обстреливали наши позиции. Венгерские артиллеристы приготовились открыть ответный огонь, но наш командующий эрцгерцог Фридрих запретил. Тогда солдаты стали роптать. Я пошел к эрцгерцогу узнать, почему он не разрешает стрелять в итальянцев. «Кто вас направил ко мне?» — спросил он. «Солдаты», — ответил я. «Что вам нужно?» — «Эрцгерцог, разрешите артиллеристам открыть огонь по заводу, а я со своей ротой ворвусь в здание». — «Нельзя!» — ответил он. «Почему?» — «Потому что артиллеристы разрушат завод». — «Ну и что, — удивился я, — зато мы выбьем оттуда итальянцев». Эрцгерцог усмехнулся. «Вы дурак, — сказал он, — этот завод принадлежит мне. Как же я позволю вам разрушить его?!» Я вернулся в окопы и в одну ночь написал рассказ… А потом отослал его в Будапешт, в ту же самую газету, которая поместила мою первую новеллу. И представьте себе, рассказ опубликовали. Эрцгерцог прочитал и приказал отдать меня под суд, но за день до ареста я попал в плен… Здесь я находился в лагере под Хабаровском, а теперь я занимаюсь другими делами. Теперь я познакомился с социалистическими идеями, с политикой большевиков и твердо решил драться на русской земле, а уж потом русские помогут мадьярам отделиться от австрийцев и построить новое государство, но такое, какое вы строите в России.