— Присягали мы с вами на верность советской власти?

— Присягали! — ответили казаки.

— Сегодня же разъезжайтесь по домам на побывку. Помните, что семеновские вербовщики рыщут по станицам, но только не поддавайтесь их уговорам. И не будьте падки на бабские слезы. Баба бабой, а служба службой. Не за себя будете драться в полку, а за свою вольницу, за счастье ваших детей. Советская власть — наша власть. Поклянемся же еще раз верно ей служить.

Казаки выхватили из ножен шашки, на солнце засверкали стальные клинки…

К Лазо пришел под вечер слесарь читинских железнодорожных мастерских. Невысокого роста, но складный и с мужественными чертами лица, он приковывал внимание собеседника. Острый взгляд колючих глаз, резкие жесты и настороженность, не оставлявшая его ни на минуту, отличали этого человека от рабочих-забайкальцев, которым свойственно спокойствие и даже медлительность.

— Я слушал ваш доклад, — сказал он, — и намерен записаться в отряд.

— Как вас зовут?

— Борис Павлович Кларк.

— Так вот кто вы! Мне про вас рассказывали, — обрадовался Лазо. — Вы ведь немало мытарствовали в жизни?

— Пришлось, — скромно ответил слесарь.

— Где ваш отец отбывал наказание?

— На Акатуйской каторге.

— И вы там сидели?

— Сидел.

— Убежали?

— Убежал.

— Ну что вы так скупо рассказываете? Ведь меня это интересует.

— Зачем?

— Хочу знать, кто будет служить в моем отряде.

Кларк долго мялся, не зная, с чего начать.

— Я расскажу, но только коротко. Меня с отцом сослали за пропагандистскую работу на Акатуйскую каторгу. В тысяча девятьсот шестом году мне удалось бежать во Владивосток, а там товарищи помогли перебраться в Японию. Работал я в революционной типографии. Через год меня потянуло на родину. Вернулся во Владивосток и принял участие в восстании матросов на миноносцах «Скорый» и «Бравый». Меня арестовали и отправили в Читу. Ехали мы в арестантском вагоне. Добра ждать в Чите нечего было, и я решил снова бежать. На полном ходу поезда выпрыгнул из вагона, остался цел и скрылся… И опять в Японию. В Йокогаме стоял английский пароход. Нанялся я матросом и уехал в Австралию. А там — все делал: и на сахарных плантациях работал, и на железной дороге, и на молочной ферме. И вдруг узнаю — в России революция. Не выдержал и бросился на родину. Приехал в июне прошлого года в Читу и вот работаю слесарем…

— Вы одинокий? — спросил Лазо.

— Что вы? У меня солидная семья: жена и шестеро детишек.

— А вам не страшно покинуть такую большую семью и уйти на фронт?

Кларк пожал плечами и ответил:

— Разве не ради их счастья надо бороться с контрреволюцией?

— Вы правы! Так вот, дорогой, — сказал Лазо, — я предлагаю вам пойти помощником командира железнодорожного отряда. Им командует Назарчук. Кстати, где вы живете?

— Недалеко от вокзала, на Железнодорожной, двенадцать, а на Кручине у меня небольшая заимка.

Вечером Лазо отправился к Кларку в гости. Столкнувшись с командующим в дверях, Кларк смутился — он не думал, что Лазо так запросто придет к нему.

— Непрошеный гость? — засмеялся Лазо.

— Что вы, Сергей Георгиевич! Спросите у них!

Позади Кларка стояла целая ватага детишек. Старшим — девочке Мэри и мальчику Грише было по девять-десять лет. Они с любопытством рассматривали незнакомого человека.

— Мэри, — спросил отец, — с кем я сегодня днем беседовал?

— С Лазо, — живо ответила девочка с тонкими косичками.

— А кто такой Лазо?

— Командующий, — ответила четырехлетняя Наташа. — Хороший мужик…

Кларк смутился, вспомнив, что девочка повторила его слова, сказанные им жене о Лазо.

В комнату вошла полная, с гладкой прической улыбающаяся женщина, неся в руках тарелку. Увидев незнакомого человека, она остановилась.

— Мама, — закричали весело дети, — не бойся, это командующий Лазо.

Жена Кларка от неожиданности растерялась и выпустила из рук тарелку. Она с треском разлетелась. Лазо бросился подбирать осколки, за ним поспешили дети, а Борис Павлович и жена его Анна, глядя друг на друга, виновато улыбались.

Весна 1918 года ворвалась в Даурию рано и стремительно. Еще в середине апреля пронесся первый дождь. Лес зазеленел. В конце месяца вскрылась река Чита, зацвел ургуй, прилетел козодой.

В даурских степях, грубо топча их весеннее цветение, носились на конях семеновские мятежники. Вербовщики атамана сгоняли казаков в отряды. На станциях бесчинствовали офицеры. Заподозренных в сочувствии к коммунистам железнодорожников расстреливали без суда и следствия, вешали на фонарных столбах.

Из Японии прибыли полки, прикатили тяжелые орудия и мощный бронепоезд.

Получив подкрепление, атаман Семенов начал второе наступление. Ему удалось оттеснить красные части, захватить Борзю и выслать конный разъезд на станцию Хадабулак. Красные отряды отходили с боями, задерживаясь на рубежах.

Карательные экспедиции атамана рыскали по станциям, вылавливали казаков, укрывшихся от мобилизации. Японские интервенты и белые офицеры жгли жилища, насиловали женщин, рубили детей шашками. Повсюду висели листовки за подписью атамана: