Гордей Фомич вытер тряпкой руки. Потом достал из кармана фартука папироску и подсел к Цибульскому.

«Мальчишек, очевидно, всё-таки приметил», — не перестаёт думать Гордей Фомич.

Медленно разминает пальцами папироску. Закуривает.

«Ну что ж, повернём тогда дело по-иному…»

— Есть у меня, Цибульский, к тебе просьбочка.

— Слушаю, Фомич.

— Личного порядка. Мальчишки тут у меня…

Кинь слово капитану Дитмару, чтобы их до Ростова в попутном эшелоне довезли.

— А что за мальчишки? — быстро спросил Цибульский.

«Ну конечно, приметил!»

— Родня из Тирасполя. Надо к свояченице доставить. А не то пропадут.

— Ты и сам, Фомич, на хорошем счету у Дитмара, — уклончиво ответил Цибульский, повертел в манжете полтины.

— А ты язык понимаешь. Легче договориться.

— А чего у себя их не оставишь?

— Куда мне детей выхаживать.

— Эшелон военный… просить надо.

— Я приплачу.

— Что сегодня деньги, завтра — бумажки, мусор. — И Цибульский насторожённо покосился на Трошку.

Лутавин перехватил взгляд Цибульского.

— Трошка, я же сказал тебе — отдыхай.

Трошка вышел из мастерской.

— А я не бумажками. У меня отходы имеются, производственные.

Цибульский прищурился, вытянул губы трубочкой, потом удовлетворённо кивнул:

— Устрою. В Ростов, значит?

— Да. В Ростов.

В немецком эшелоне

В немецком эшелоне мальчишки провели сутки.

Эшелон был составлен из вагонов ремонтной мастерской танковой армии, зашифрованной буквами AW.

Начальник мастерской низенький лысый герр Клинке позволил Шуре и Вите поместиться в тамбуре последнего вагона.

Шура и Витя обрадовались — в тамбуре ещё лучше, чем в вагоне: всё будут одни, а не с немцами.

На прощание Гордей Фомич подмигнул мальчишкам. Мальчишки тоже подмигнули и улыбнулись.

Эшелон был покрыт камуфляжем — серыми полосами. В крышах вагонов пробиты круглые окна для зенитных пулемётов. Впереди паровоза, тоже полосатого, прицеплены две пустые платформы: если на путях окажется мина, то, как считал герр Клинке, первыми взорвутся платформы, а не паровоз.

На остановках, когда брали уголь или воду, в тамбуре последнего вагона появлялся Posten (часовой).

Он садился на ступеньки, ставил карабин между коленями и негромко насвистывал одну и ту же песню, постукивая руками по прикладу карабина.

При виде герра Клинке Posten виновато вскакивал и прижимал карабин к ноге.

Начальник мастерской долго смотрел на часового, покачивал головой и уходил.

После этого часовой уже не садился на ступеньки и не насвистывал свою песню.

Как-то на остановке герр Клинке подозвал пальцем Витю и Шуру и велел мальчикам войти в вагон.

В вагоне были сложены части танков и бронемашин, валялись тросы, цепи, шестерни, пустые банки из-под масла.

В железном корыте мокли в керосине закопчённые старые пружины, муфты, прокладки, шайбы.

Герр Клинке показал, что всё это следует вымыть и протереть ветошью.

Мальчишки подчинились. Всё вымыли и протёрли ветошью.

Тогда начальник мастерской заставил фильтровать масло.

Шура хотел где-нибудь на станции набрать в карманы мелкой щебёнки и подсыпать в бочку с маслом, но Posten внимательно следил за мальчишками и не разрешал никуда отлучаться от эшелона. Очевидно, ему это поручили.

Пришлось смириться и работать.

Витю и Шуру утешало лишь чувство, что в эшелоне им проще всего попасть в Ростов. Да и Витина нога окончательно подживёт, и он тогда вновь сможет «шагать, что твоя пехота».

Переправа

Ростов остался позади.

Путь преградила река Кубань, полноводная, сильная.

Свои близко! Они на противоположном берегу. Но как к ним переправиться?

Два дня мальчишки бродили в камышах, искали лодку.

Натолкнуться на немцев теперь было особенно рискованно: здесь линия фронта и никакими разговорами не отделаешься.

Наконец в сарае при доме бакенщика нашли маленькую плоскодонку.

Ночью плоскодонку подтащили к берегу и спустили на воду.

Витя снял рубаху и остался в майке. Рубаху он разорвал и обмотал ею вёсла, чтобы не плескались. Поплыли.