— Правильно, — вернувшись, продолжал я разговор по телефону, — два часа опоздания по вине диспетчеров. И еще час, — добавил я, — людям необходим отдых. Сколько ночей не спали! Подменить-то некем. Ночная смена попросту не добралась до нас. Не ходят ни автобусы, ни поезда — ничего. А крыльев у людей нет.

— Действуй, как считаешь нужным! Но свое распоряжение я велю занести в дневник!

— Твое право. Людей я подниму через… тринадцать минут.

Через тринадцать минут истекал час, который мы милостиво подарили людям.

— Пожалуйста, как угодно. Далее. Я, по твоему выражению, не скликаю никакого совещания. Стало быть, если я правильно понял, помощь тебе не нужна. А мы могли бы дать совет, достать что-нибудь, подослать пару машин… Утром я убываю в командировку. На весь день!

— Ты прекрасно знаешь, какой толк от этих совещаний. Ведется протокол о том, как мы судим-рядим, чем помочь да как улучшить. А проку все равно никакого. Так уж лучше вовсе ничего, директор! До свиданья.

— Как? — обиженно переспросил Смолин. — А, ну ладно… — Положил трубку.

Вошла уборщица, мигом подмела пол. Принесла чаю. Обадал вытащил бутылку, плеснул мне в чашку сливовицы.

— Что я должен делать? — спросил Обадал.

— Оставайся здесь и всем говори, что в Рудной мы будем к полудню. А того обмороженного отправь все-таки в Дроздов. Через полчаса звякнешь в механический, пускай шлют запасной струг из Стритежа. Надо на всякий случай проутюжить дорогу от Дроздова.

Я еще минутку посидел в конторе, в человеческой обстановке. На стене календарь с цветными фотографиями идиллических пейзажей, на шкафу в углу глиняная ваза с еловой веткой, на которой еще болтались остатки мишуры. Память о рождестве. Большая доска — метр на метр — с фамилиями работников участка. Два диплома на имя Обадала, вид на Брод — дома-коробочки, широкая крыша школы. Там где-то, на окраине этого городка, чуть дальше Национального комитета, рисовались темные очертания предгорий, а еще дальше — более светлая гряда гор.

— Буди людей, Обадал. Уверен, все уже свежи, как рыбки в проточной воде. Теперь дело пойдет! Да, позвони еще метеорологам насчет сводки. Разбросаем сугробы в мелкую пыль!

— Хорошо бы, — буркнул Обадал. — А то прежние заносы уже до кабин достают.

— Через час вышлешь грузовики со смесью.

— Сделаю.

— Достал, как дорога в предгорьях?

— Собачья. Кабы не двухметровые шесты — от поля не отличишь. Кое-где даже деревья занесло. Обратно ехал задним ходом, как нищий тащился. Только в лесу и развернулся. Ветер улегся, а снег все сыплет.

Обадал сложил руки и чуть ли не благоговейным тоном воскликнул:

— Ветер утих, сволочь! Слава богу!

— Начнем. Ты, Достал, останешься здесь, сосни часок. Потом догонишь нас. Впереди пойдет фреза, за ней, уступом, по обе стороны — струги. Стругами будем раздвигать стенки туннеля, который проделает фреза. Два струга у тебя, Обадал, да два мы пригнали. Еще запасной из Стритежа. Сила! Если что, дам знать. Записывай все.

Снова загудело по дому, поднялся ветер, захлопал дверьми. Вьюга не сдавалась.

Люди потянулись через двор к грузовикам. Зарокотали мощные моторы. Сыпался снег. Небо пустое и темное, звезды исчезли.

Наконец двинулись — как военная колонна, неторопливо, трезво. Снег залеплял фары. Мы осторожно ползли вперед, похожие на грузных жуков, самые тяжелые на свете струги рвали скопления нежнейших снежных хлопьев, какие когда-либо покрывали земной шарик.

Идущий впереди Зедник скрылся из виду. Раструб с правой стороны его машины непрерывно извергал к небу мощные фонтаны снега. В ста метрах позади фрезы двигался Бальцар с Илоной, еще дальше, метрах в пятидесяти, — вторая старая «татра» со стругом. Я подсел в ее кабину. Водитель Райнох, обняв баранку, мусолил в уголке рта неизменную сигарету. Я устроился между ним и его напарником Згарбой. Навалившись на дверцу, Згарба опустил стекло.

— А то не видать ориентиров…

Мы продвигались медленно, то и дело слышался треск — мы задевали, валили шесты. Но пока ни одна машина еще не съехала с дороги. Згарба, высунувшись в окно, смотрел вперед, и ветер обжигал ему лицо.

Так мы ехали час, два, пядь за пядью отвоевывая метры пространства. Тучи медленно рассеивались и необычайно быстро собирались снова. Хмурый край без единого огонька казался снежной пустыней. Фары отбрасывали полосы желтого света, позволяя разглядеть заносы. От морозно мерцающего воздуха перехватывало дыхание.

— Слышь, закрой окно, — сказал Райнох. — Все равно твои указания ни к чему. Заносы, брат, надо нюхом чуять!

Мотор ревет на полных оборотах, но все равно ползем со скоростью два километра в час. То и дело возвращаемся, спихиваем в сторону снежные кучи, а через минуту вьюга наметает новые, и мы снова возвращаемся… Тысячу раз одно и то же. Мозоли у Райноха на ладонях слились в сплошную полосу. Я потрогал: никогда бы не поверил, что так бывает!

Двенадцать километров летом — два шага, «татра» проглатывает их за двенадцать минут. Не могу сказать, как далеко мы отъехали от Брода, потому что непрестанно возвращаемся. Красные задние огни фрезы стали уже совсем крошечными и постепенно исчезают из виду.