— Есть у кого-нибудь карты? — спросил я.

Ни у кого не было. Обадал вызвался смотаться за ними домой, но для этого ему нужна машина на полчасика. Он жил в хорошеньком коттедже под Бродом, в двух километрах по дороге к Дроздову. Я отказал. Машины у меня — исключительно для Рудной.

Холиш на своем грузовике громыхал за нами. Наша «татра» бросала перед собой и свет фар, и тень. Холиш нужен мне, как соль. Павличек явился, конечно, неспроста. Выгнать его нельзя. Его Смолин прислал. Директор прямо трясется оттого, что мы опаздываем. Ему надо застраховаться.

День сегодня был неудачный. Дороги пробивают новые люди. Доберемся до участка — узнаю, далеко ли продвинулись. А население Брода, сдается, вымерло. Придется самим разбрасывать глубокие завалы. Значит, опять задержка. Не ручаюсь и за завтрашний день. Но мы сделаем все, чтоб поскорее пробиться до рудненской площади. Правда, я опасался, что люди у меня свалятся от усталости. Оранжевые дорожники! Если придерживаться трудового законодательства, всем им с завтрашнего утра полагается двухнедельный отгул…

Люди вышли на работу, а домой уже не попали.

Когда мы проезжали через площадь, там как раз грузили в трехтонку смесь. Бальцар затормозил возле куч. Я так поспешно бросился к погрузчику, что даже упал. Шофер трехтонки стоял у кабины, курил, пряча сигарету в ладони.

— Сколько берешь?

— Полную.

Значит, три тонны. Этого хватит, чтобы посыпать шестьсот метров дороги.

— Продвинулись хоть немного?

— Есть малость.

— А ну выкладывай, что знаешь.

— Метров триста прошли. Все. Поехали!

Обе «татры» двинулись дальше. Появилась надежда, что к утру нам все-таки удастся достичь Рудной. К утру! Ради этого я бы согласился даже на то, чтоб все заслуги приписали Павличеку!

В конторе я бросился к телефону — передать в Дроздов сведения. Сказал им все, велел записать сообщение слово в слово — и навалилась на меня безмерная усталость. Я выпил кофе, самочувствие не улучшилось. Тогда я нахлобучил шапку и вернулся на площадь. Как раз успел: трехтонка отправлялась на трассу…

Вернулся я с этих завалов только к полуночи. Снег сыпал беспрестанно, хотя ветер поутих. Зедник все время шел впереди, словно состязался с кем-то. Сменить его было некому. Только он и умел в случае чего наладить фрезу.

Он остановился ненадолго, только когда я подошел к нему.

— Видите? — показал он в темноту.

Сначала я ничего не разглядел. Потом во мраке прорезалась крошечная алая точка.

— Телебашня Рудной, — сказал Зедник. — Она над городом стоит.

— Сколько?

— Шесть километров. У меня глаз верный.

Шесть километров до города, где нас так ждут! В такой буран это безмерная даль. Дорога здесь проходит у подножия отлогого холма, на самой вершине которого мерцало несколько огоньков.

— Сосновая.

— Крепкий кооператив, — заметил Зедник. — Я там работал до того, как в дорожники подался.

— Правда, крепкое хозяйство? — переспросил я.

— Ага. Лучшее в окрестностях Рудной.

— Они должны были сами расчистить к себе дорогу. У нас с ними договор.

— Это они могут, — кивнул Зедник. — У них «сталинец» есть. Они на нем зарабатывают. Зимой сдают в аренду, дороги прокладывать.

— Моравца знаете?

— Конечно. При мне трактористом был.

— Теперь он председатель кооператива. Он-то и подписывал со мной договор.

— Знаю. Добрый мужик. Для людей все готов сделать. Электричество провел. Звал меня обратно, да я не пошел.

Мне не хотелось расспрашивать больше. Алая точка вдали так и притягивала к себе.

— Неохота расставаться с этой машинкой, — объяснил Зедник. — Работает как часы, старая тарахтелка.

Он засмеялся. У него была улыбка хорошего человека. Такие улыбки здесь у многих. Но их надо уметь понять. Душевная у него была улыбка.

— Мать у меня там, — продолжал он. — Живет в старой избушке и не желает никуда трогаться. Вот кончу работать на дорогах, тоже там поселюсь.

— Сколько лет вашей матери, Зедник?

— Восемьдесят. Еще картошку сажает, корову доит. У нее есть надел на свекловичном поле. Она у меня еще молодуха! А сколько, думаете, мне?

— Пятьдесят.

— Да нет… — Он глянул на меня с легкой снисходительностью. Не знаешь, мол, ты людей. Я видел — он так подумал. Отметил про себя. — Шестьдесят первый пошел!..

А на вид не дашь!

Он двинулся дальше, медленно удаляясь. Я зашагал к опорожненной уже трехтонке. И через полчаса снова был в Броде. Ровно в полночь.