Сегодня к утру мы, пожалуй, приблизимся к Рудной настолько, что увидим ее невооруженным глазом. Но я не мог поручиться, когда точно пробьемся мы к городу, к полудню или к вечеру. Я прекрасно понимал, каково детишкам, которых чужие люди разобрали по домам, накормили, напоили и спать уложили. Что-то они думают, как рвутся домой! У меня были сведения, что несколько рудненцев дошли на лыжах до ближайшего телефона и сообщили, что продовольственные магазины пусты и кончился хлеб. Я успокаивал себя надеждой, что жители отдали в общее распоряжение все свои припасы и что это, пожалуй, послужит им на пользу.

Мне стало известно, что, кроме нас, никто на помощь Рудной не придет. Городок лежит на самой границе с западным горным районом, и с той стороны дороги тоже завалены. Город очутился в осаде. Из соседнего дорожного управления нам звонили через Ирков, просили помочь им всеми стругами и фрезами, какие у нас есть. Мы порадовались, что у нас положение еще не так скверно, как там.

Утром я пошел в Национальный комитет. Меня принял пожилой человек с лысиной в полголовы — из тех, что начесывают на лысину остатки волос, которые встают дыбом от малейшего ветерка. Он предложил мне кофе.

— Я звонил на тракторную станцию, товарищ начальник, — сказал председатель. — Директора в городе нет, не вернулся со вчерашнего дня. Увяз где-то. Что происходит, черт возьми? Вы должны знать!

Я передал ему то, что сообщили нам метеорологи. Ни разу за сто двенадцать лет не выпадало у нас столько снегу, и никогда снег не держался так долго.

— Как насчет людей, товарищ председатель? — осведомился я.

— Люди будут. Лопаты достанем. Чаем их можете напоить?

— Есть у нас лопаты, шапки, оранжевые жилеты. Сколько угодно. Вот только надевать некому. А в чай, если захотят, рому нальем. Однако не худо бы собрать их!

— Сколько будете платить?

Кофе здесь варят на вкуснейшей в мире воде. Такого вкуса не добиваются даже в дроздовском ресторане, носящем уютное название «У Отакара».

— Платить мы не будем.

— Как же я тогда их соберу?

— Послушайте, — сказал я. — Существует инструкция, согласно которой в случае стихийного бедствия все предприятия выделяют людей для борьбы с ним и сами оплачивают часы, отработанные во имя спасения человеческих жизней.

— Что-то я не слыхал, чтобы в данном случае под угрозой находились человеческие жизни.

— А между тем это возможно. В Броде вон даже трактир «Красная роза» открыт, а в Рудной магазины пусты и люди того и гляди начнут поедать друг друга.

Он засмеялся и, перегнувшись через стол, похлопал меня по плечу.

— А в самой-то Рудной спасательные отряды действуют? — спросил он, уверенный, что я отвечу отрицательно.

Но я сказал:

— А как же. Пробиваются нам навстречу. Сейчас они на крутом подъеме, что ведет из города. Километрах в шести от нас.

Я предполагал, что это вполне возможно. Председатель встал, вышел из кабинета. Проверял через секретаршу, правду ли я говорю. Когда он вернулся, встал я. В узкой и длинной комнате было всего одно широкое окно, выходившее в садик, где скорчились под снегом кусты. Свет из окна падал на мое лицо, лицо председателя оставалось в тени.

— Н-да, — буркнул он и, подняв глаза к потолку, стал что-то подсчитывать в уме, потом вполголоса заметил: — Вам не следовало говорить неправду.

— Но они действительно идут нам навстречу! Разве не ясно, что они не могут сидеть сложа руки! У них нет ничего, кроме лопат. Ни бульдозера, ничего. Их там с полсотни наберется, ровно столько же, сколько я прошу у вас.

— Полсотни — это много.

— Ну, тридцать.

— Не знаю.

— Вы в самом деле убеждены, что нельзя солгать даже во имя доброго дела? — спросил я.

Довольно долго стояли мы так, глаза в глаза. У меня отчаянно жгло веки. Лицо было как выжатое полотенце. Я и не знал, до чего может изменить внешность человека вынужденная бессонница. Казалось, у меня воспалена слизистая, а в правом глазу торчит какое-то постороннее тело. Глаз слезился. То и дело приходилось вытирать.

— По-моему, лгать не надо, — ответил председатель.

Нам обоим было неловко. Но он разрядил напряжение, похлопал меня по плечу и улыбнулся.

— Попробую достать людей. Все сделаю, не сомневайтесь. Ведь этакую погоду уже и погодой не назовешь… Как соберу людей, дам вам знать.

— Посылайте их на участок к Обадалу. Он примет их и отправит на трассу. Лучше все-таки человек пятьдесят.

Захлопнулась за мной стеклянная дверь с тускло поблескивающими стальными скобами. Я прикрыл рот шарфом. Губы тоже жгло. Все лицо чесалось. Я провел рукой по щетине; в коммунальную парикмахерскую рядом с «Красной розой» не пошел — еще усну в кресле, храпеть начну. Поддев носком башмака кучку пожелтевшего снега, я застегнулся на все пуговицы и пошел восвояси.

Я не свернул к участку. Все машины были на линии. Пятна масла окрасили снег в желтоватый цвет, снег в этих местах протаял. Я долго шагал навстречу метели и ветру. Надо было отыскать Павличека. Я дал ему немного поспать и ночью же выслал вперед со стругами. Вот теперь-то я всем своим незащищенным телом почувствовал, что такое буран. Он был как могучий дикий зверь. Он набрасывался на меня, а я, упираясь в его стену, шагал медленно, на ощупь. Дорогу кое-как привели в порядок. Под ногами была каша: снег от соли растаял, на этот размякший слой ложились все новые и новые хлопья и тоже таяли. Я разгреб ногой снежное месиво, под ним оказался слой шлака. Песка я не заметил. Проезжую часть расчистили такой ширины, чтоб только могли разъехаться две машины. Я перешел первый мостик. С правой его стороны снег свалили вниз, а на левой остался сугроб, отняв с полметра ширины. Я вспотел, меня мучила жажда. Я захватывал пригоршнями снег и лизал его.