Обадал уложил Павличека на кровать, приготовленную для меня.

А я еще и не притрагивался к ней. Павличек спал не раздеваясь. Так сказать, в боевой готовности. Обадал клевал носом на стуле у телефона. В доме было тихо. В задней комнате некто храпит на моей кровати… Хорошо, что не я. Просто отлично, что я вообще не ложился.

— Мне никто не звонил?

Обадал мгновенно очнулся. Вопросительно поднял глаза. Перелистал дневник.

— Было бы записано. Ничего нет.

«А что, если позвонить?» — подумал я и потянулся было к трубке, но отдернул руку.

Нет, нет, никакого смятения я не испытывал. Поколебавшись немного, набрал свой домашний номер.

Ждал, волнуясь. Гудок раздавался через равные промежутки времени. Трубку никто не снимал. Я подождал еще. Спит крепко, наверное, приняла снотворное. А сына нет дома. Где-нибудь в дискотеке. Веселится, явится позже. А Эва должна быть дома, пускай бы взяла трубку, а там, услышав мой голос, и положила бы. Втайне я надеялся, что так и будет. Мы всегда откликались на все звонки. Мне ведь часто звонят домой по делу. Не бывало, чтоб кто-нибудь дома не снял трубки. Всегда, даже теперь, Эва передавала мне, если кто звонил.

Захотелось курить. Зажег сигарету, Обадал налил свежего кофе. Я развлекался тем, что смотрел на телефон и мысленно перебирал цифры моего номера. Вторую сигарету прикурил от первой — такого со мной не случалось уже лет десять — и попросил удивленного Обадала сварить мне еще порцию. Он залил кофе кипятком, я выпил — усталость прошла.

Я стащил с себя все свои одежки, которые не снимал с тех пор, как вышел из дому. Вытянул ноги и вообразил себя в ванне, полной до краев. Вода теплая, голубовато-зеленая, от нее поднимается пар. Эта картина ужасно мучила меня. Захотелось выйти в коридор, постучаться в женскую спальню и сказать Илоне, что я звоню домой. Пускай наколдует мне удачи, бедняжка. Я откинулся на спинку стула. Обадал недоверчиво следил за мной, не понимая, что со мной происходит. Я не стал ему ничего объяснять. Да он и не спрашивал — все равно потом узнает.

Сейчас бы стопочку сливовицы! Я знаком показал Обадалу, что мне нужно, он налил сливовицы в стаканчик из-под горчицы, пахнущий соляркой. Я выпил одним духом. В самом деле, привкус солярки. Вполне возможно, кто-нибудь подливал из этого стаканчика солярку в печку.

Не надо бы звонить домой. Не хочу, чтобы Эва думала, будто я за ней слежу. Вообразит еще, что интересуюсь ею. Я всегда говорил, что мы не только не должны, но и не вправе выслеживать и вообще как-то ограничивать друг друга.

Выпил я вторую чашку кофе и машинально снова набрал домашний номер. Это было сильнее меня.

Обадал, делая вид, что записывает последние данные, украдкой поглядывал, какой номер я наберу. Мой номер он знал: не раз звонил мне на квартиру.

— Давай выпьем еще, — сказал я.

Ему не хотелось, но он согласился — ради меня.

Теперь не было больше предлога медлить. Я не мог долее откладывать разговор, к которому, в сущности, готовился все это время.

Набрал номер. В трубке свистело — какая-то помеха. Через минуту позвонил снова.

Сигнал несся сквозь лютую морозную ночь над стонущей, погребенной под снегом землей. Он пробивался сквозь льды и мрак, заваливший пути от человека к человеку. Мне было страшно.

Линия свободна. Гудок звучит явственно. Никто не поднимает трубку, не спрашивает, кто звонит.

Вообще-то я так и думал. Жестокая ясность. За часы, проведенные здесь, я пришел к убеждению, что иначе и быть не может.

— Куда вы звонили-то? — спросил Обадал.

Я вздрогнул.

Он поспешно добавил:

— Я сам вызову диспетчерскую, когда скажете.

Я благодарно кивнул.

9

Спать расхотелось. Я полностью очнулся. Стал листать толстый рабочий дневник. На каждой странице отмечены мои распоряжения и решения. Обадал страховался. С той минуты, как я сюда приехал, он стакана чаю не выдал людям, не пометив, что так я велел.

Оконные стекла превратились в бубны — так хлестала по ним снежная крупка. Монотонно-частые удары постепенно сменялись тихим шуршанием. А потом и его не стало слышно.

На трассе к Рудной работали три струга и фреза. Медленно тащился за ними грузовик со смесью. Четвертый струг утюжил дроздовскую магистраль. Удалось кое-как разгрести и боковые дороги к окрестным деревням. Грузовики со стругами трудились неустанно. Машина, подвозившая соль и шлак, прихватывала бочки с соляркой и маслом, чтобы не терять времени на заправку. Удалось пробиться еще через один увал, за лесом, от которого был так хорошо виден красный огонек телебашни. Результат, правда, невелик, зато впереди оставался уже только один глубокий увал, а там пойдет последняя прямая к Рудной. Оттуда до машиностроительного меньше шести километров.