– Тихо вроде…

– Вот именно. Слишком тихо. Потому что нет никого – ни зайца, ни утки, ни белки, ни кролика…

– Отсутствие белки успокаивает.

– Ты не понимаешь? – я шагнула к нему и села прямо на землю, зарывшись руками в листья. – Никого нет! Никого и ничего.

Я поднесла горстку листьев к лицу и, будто найдя на их жилках подтверждение моих мыслей, расслабила запястье, отпустив коричневых жухликов к своим сородичам.

– Распорядители устроили нам больше, чем просто осень, и теперь ждут, когда голод замучает нас до такой степени, что мы без оглядки помчимся на верную гибель – к рогу изобилия!

Очередные листья, которым не посчастливилось оказаться у меня под рукой, превратились в крошку и развеялись по ветру, просочившись сквозь пальцы.

– Но мы с тобой этого делать не будем!

Пит, и до того не отличавшийся адекватной реакцией, опешил окончательно.

– Разве ты не этого хотела?

Какой же он милый, когда потерянный… Особенно мне нравится это недоумевающая складочка, выглядывающая из-под челки… Так! Сосредоточься!

– Неважно, что я хотела...

…или кого… да что ж это такое?!!

– Мы не пойдем у них на поводу.

Он улыбнулся. Вот совсем не к месту.

– Мы все время идем у них на поводу. Мы слышим наше имя, выходим на сцену и с этого момента уже не принадлежим себе. И поэтому мне так интересно, какая разница?

«Большая разница…»

Ёжик! Этой программе уже лет сто – почему мелодия до сих пор не может выветрится из моей, между прочим – пустой, головы?

– Наверное, разница в том, что я не так уж сильно хочу умирать, как тебе иногда кажется. И если распорядители говорят идти направо, значит надо бежать в строго противоположном направлении, – этот урок я усвоила крепко-накрепко. – То бишь, налево.

И довольная собой и своим планом, я накинула на плечи рюкзак и встала.

– Идем.

Пит пожал плечами, но поддержал меня, встал рядом и на этот раз улыбнулся более блекло, но менее саркастически. Ещё бы, ведь все вышло так, как он того и хотел. Вот только всё равно рано или поздно нам придется сражаться, и ему надо свыкнуться с мыслью о том, что он сможет вечно меня защищать. Я ему не позволю.

– А если голод и вправду станет настолько сильным, что уже невмоготу будет с ним бороться?

Голод… на этом свете есть лишь две вещи, которые пугают меня больше голода – огонь и смерть. А раз голод – это не самое страшное, то мы с ним как-нибудь справимся.

– Ничего…

Улыбка сама-собой прорвалась на лицо. Ох, что-то мы слишком часто улыбаемся, не к добру это.

– Я ради такого готова и листья, и шишки кушать.

Ноги двинулись с места.

– В крайнем случае, съем тебя.

– Я-то с места сдвинулась, но никаких других шагов не услышала. А идти бесшумно по желтому ковру было невозможно. Обернулась. Пит стоял, склонив голову на бок.

– Это было шутка, если что…

– Я понял, – кивнул он и, обогнув меня, устремился вперед.

– А если серьезно, – уронила я, догоняя его. – То человек без еды может неделю обходиться. И это без ущерба для здоровья!

– Откуда знаешь?

Эм… Из гугла?

– По… по личному опыту, – выпалила я первое, что пришло в голову. – Так что…

Он замер, стремительно развернулся на 180 градусов и, схватив меня за плечи, сказал.

– Ты больше никогда в жизни не будешь голодать. Я тебе обещаю.

И ведь он сдержал свое обещание, по крайней мере ему так показалось. Но он честно пытался.

Сначала намочил ноги, пока искал рыбу в пруду, потом промок насквозь, пока шарил руками в реке, а потом, когда наконец-то внял моим мольбам, отправил меня за хворостом, а сам зачем-то полез в кусты, где и нашел грибы. И вроде даже съедобные, по крайней мере Пит был уверен в том, что они не ядовитые, я не знаю, я в грибах не разбираюсь, потому ненавижу их!

Вот почему именно грибы? Почему нельзя ненавидеть шоколадки? Или тортики? Или мороженое… Хотя, последнее – даже чисто теоретически невозможно. Почему на пьедестале моей продуктовой ненависти стоят именно грибы? Что за… Печенка – и та на третьем месте!

А он стоит с этими грибами в руках и улыбается. Протыкает насквозь прутиком из скользкие тельца и улыбается. Поворачивает импровизированную шпажку, следя за тем, чтобы шляпки пропеклись и улыбается. Ест эти исчадия ада на ножках и улыбается. Наблюдает за тем, как я их ем, и улыбается. А затем отворачивается и не видит, как я морщусь, вытаскивая эту гадость изо рта, и прячу грибы под листьями.

– Как тебе? – спрашивает Пит, когда еда заканчивается.

– Ничего вкуснее в жизни не ела, – выдавливаю я из себя натянутую улыбку и пытаюсь приглушить урчание живота, в котором одиноко булькает прохладная водичка.