Когда Нэшу исполнилось девять лет, его отец неожиданно совершил еще одну сделку и пришел домой с девятью тысячами рингитов. Тем вечером мы снова стали разговаривать. И именно тогда я и сказала:

— Значит так. Настало для нас время переезжать в большой город. Надо попытать счастья в Куала Лумпуре.

Мне так надоело жить в этом маленьком городке в тихой заводи, где все обо всех все знали. Так или иначе, а у меня не осталось в Куантане друзей. Даже соседи были неприветливы со мной. Я была счастлива переехать. Единственный человек, которого я могла терпеть, был мой свекор. Он всегда был добр ко мне. Когда я действительно была в отчаянии, я могла прийти к нему на работу, зная, что он всегда бросит мне в карман несколько рингитов на еду для детей. Когда все наши вещи были погружены в машину, я оглянулась, чтоб еще раз взглянуть на наш дом. Боже, подумала я, как же я его ненавижу!

 Лакшми

А, вы хотите знать историю о летающей кожуре дуриана! Садитесь на кровать около меня, и мы с вами вместе унесемся назад, в темное прошлое. Это было в те жуткие времена, когда увлечение Лакшмнана азартными играми превратило нашу жизнь в ад на земле.

— Ама, — позвала меня Анна.

Я ничего не ответила. Я видела, что она принесла с собой колючие плоды дуриана. Я только что поссорилась с Айей, потому что видела, как он совал деньги Лакшмнану в руки, тем самым делая из меня монстра и создавая у нашего сына впечатление, что играть на деньги — это нормально. Я была сурова со своими детьми, потому что очень любила их и желала им только самого лучшего. Если бы я просто хотела облегчить свою жизнь, я бы тоже могла время от времени давать ему по несколько купюр в качестве искупительной жертвы, но я хотела, чтобы Лакшмнан изменился к лучшему. Я хотела, чтобы он избавился от этой привычки, и меня глубоко обижала неубедительная позиция его отца.

— Ама! — звали меня уже вместе Анна и Лалита. Я снова не ответила им и засопела. К моей кровати приближались шаги. Я отвернулась к стене и, не мигая, смотрела в окно на безлюдную округу. На улице было слишком жарко, поэтому все были в доме, обмахиваясь кто чем мог. Я почувствовала, как Анна оперлась на стойку кровати.

— Ама, я принесла тебе дурианы, — тихо прошептала она. В свои двадцать с небольшим Анна не была так восхитительно красива, как Мохини, но она была живым воплощением интригующего малайского выражения «тахан тенгкок»: чем больше вглядываешься, тем больше находишь ценности и удовольствия. В тот день я опять демонстрировала домашним свою несгибаемую волю. Я услышала в ее голосе легкий испуг, и это меня несколько успокоило. Кроме того, я слышала запах дуриана. Это мой любимый фрукт. Если бы она задержалась еще на секунду, я повернула бы голову и улыбнулась, но вместо этого я услышала, как она развернулась и вышла. Я была разочарована и расстроена тем, что она не настояла, не попыталась еще раз убедить меня. Вот когда они принесут его на тарелочке, именно тогда я приму то, что они предлагают, думала я про себя. Я слышала, как она направилась на веранду.

— Папа, — позвала она отца, и ее голос стал заметно счастливее и веселее.

Что бы я ни делала и на какие жертвы ни шла ради своих детей, они всегда относились к отцу с большим вниманием и любовью. Безусловно, именно я заслужила уважение за то, что они стали такими! Радость в ее голосе в тот день особенно раздражала меня. Анна и Айя перешли на кухню, смеющиеся и счастливые. Без меня. Я могу представить себе эту сцену: газеты по всему полу, и весь захватывающий ритуал вскрытия этих очень колючих плодов. Держат дуриан толстой тряпкой и ударяют по нему большим ножом. Небольшая трещина и предвкушение… Нежная ли мякоть? Сочный ли фрукт? Удачна ли покупка?

Это, должно быть, была удачная покупка, потому что я слышала тихое одобрительное бормотание. Кто-то рассмеялся. На кухне продолжалась непринужденная беседа. Я подождала немного, но никто не пришел, чтоб принести на тарелочке мою долю. Неужели они просто забыли, что я люблю этот фрукт, что я вообще существую? Когда я слушала их спокойную болтовню, новая, еще более беспощадная враждебность зашевелилась во мне. Я выпрыгнула из кровати. Моя грудь гневно вздымалась. Никогда не задумывалась, откуда появляется гнев, но когда он приходит, то заливает все черным.

Я забываю о рассудке, здравомыслии, вообще обо всем. Внутри клокочет огромная сила, и мне просто нужно куда-то ее выплеснуть, избавиться от нее. Задыхаясь от злости, я вбегала на кухню. Счастливые лица обернулись, их рты были полны сочной мякоти, и они смотрели на меня почти с ужасом в глазах, будто я была незваным и страшным гостем. Очевидно, я и смотрела на них, как чудовище, с яростью. Перед глазами у меня все плыло. Я ни о чем не думала. Что-то горячее и ужасное вырвалось из моего желудка и взорвалось у основания черепа. Черным. Мир стал черным. Чудовище внутри меня одержало победу. Подняв с пола кожуру дуриана, всю в ужасных шипах, я бросила ею в Анну. Слава Богу, она успела уклониться. Шкурка со свистом пронеслась над ее головой, словно огромная светло-зеленая пуля, и врезалась в стену кухни крепкими шипами.

Мы смотрели друг на друга, она в невероятном потрясении, а я — чудовище уже исчезло — в замешательстве. Никто не шевелился. Никто не проронил и слова, когда я развернулась и пошла обратно в постель. Не было слов, чтобы описать мои чувства. Никто не пришел поддержать меня или поговорить со мной. В доме просто воцарилась тишина. Потом я услышала, как они что-то делают, убирают, открывают двери, слышала, как веник метет пол, шкурки дуриана падают в мусорный ящик, как капает из крана вода и шуршат на веранде газеты. Никто не пришел к удрученной пожилой женщине со сгорбленными плечами и разбитым сердцем.

На самом деле я не хотела этого. Я любила дочь. Но снова и снова я видела, как кожура дуриана неумолимо со свистом пронзает воздух, летя ей в лицо. Я могла убить ее или, по крайней мере, изуродовать на всю жизнь, если бы она не пригнулась. Я чувствовала себя уставшей и истощенной. Я едва могла выносить саму себя. Я плакала из-за своей жестокости, оттого, что мне недоставало храбрости сделать первый шаг, из-за своей ужасной неспособности обнять дочь и сказать: «Анна, жизнь моя, прости. Пожалуйста, прости». Вместо этого я лежала и ждала. Если бы кто-то пришел ко мне поговорить, тогда бы я извинилась. Я бы сказала, что очень сожалею, но никто так и не пришел, и об этом случае никогда больше не вспоминали. Не правда ли, даже забавно, что за все эти годы никто ни разу не напомнил мне об этом, даже вскользь?