Но нет худа без добра. При «разводе» с Сашей я унаследовал в единоличное пользование строительную фирму с остатками коллектива, лицензии, связи, знакомства и даже пару небольших договоров. Все это помогло выжить, снова садиться за руль не потребовалось. Было тяжело, денег на красивую и дорогую телевизионную рекламу не было, не было больше прямых поставок из Италии, с рынка пафосных квартирных ремонтов пришлось уходить. Чтобы жить и расплачиваться с долгами, объемы работ нужны были как воздух, и здесь, как часто бывает, помог случай. Прошлым летом, прямо перед дефолтом, отдыхая с Киром в Испании, Марина познакомилась с семейной парой из Москвы, которую она характеризовала как «очень, очень приятные люди», и что глава семьи имеет какое-то отношение к строительству. Тогда мне эта информация была ни к чему, так, просвистела мимо уха в пространство. Сейчас, напрягая мозги над поисками работы, я напомнил эту информацию Марине. «Ну да, отлично помню, — ответила жена. — Я ж тебе говорила: очень при…» «Телефон дядьки этого очень приятного есть?» — нетерпеливо перебил Марину я. Та с обиженным видом отвернулась, покопалась в сумочке и протянула мне потертую визитную карточку. «Князин Сергей Николаевич, корпорация «Тэта», директор подразделения», — было написано на визитке. Ух ты, «Тэта», круто! Насколько мне было известно, корпорация Тета, вышедшая корнями из Совтрансавто, занималась грузовыми перевозками, продажей большегрузных грузовиков MAN и даже собиралась производить где-то под Питером автобусы по чьей-то лицензии. Это был монстр с оборотами в сотни миллионов долларов. Интересно, что такое «Директор подразделения?»«А откуда информация, что он к стройке каким-то боком?» — вертя визитку в руках, спросил я Марину. Жена пояснила, что в будущем (то есть, уже в этом) году у него на территории намечается большая стройка, и что если моего мужа это интересует, то пусть позвонит. Я прикинул — то было больше полугода назад. Я посмотрел на Марину с выражением, означавшим: «Что ж ты раньше-то мне не напомнила, скверная ты жена?!!» «Я напоминала, ты выслушал и даже сказал «Угу», — подняла в ответ брови Марина. — Не надо переваливать с больной головы на здоровую». Я вздохнул и без какой-либо надежды набрал номер.

Сергей Николаевич Князин оказался в «Тэте» не последним человеком. Он руководил подразделением корпорации, пока представлявшим собой огромную пустую территорию почти в сто гектаров в тридцати километрах от Москвы, на которой вот-вот должен был начать строиться таможенный терминал, сервисный центр по обслуживанию большегрузных МАNов и много чего еще. Причем начало стройки планировалось на конец 98-го года, но из-за кризиса было перенесено на весну. Вот-вот должен был проводиться конкурс на право строительства первой очереди. Мы встретились и, как потом выяснилось, мне удалось сразу же понравиться Князину. Сам он оказался невысоким, на шестом десятке, начавший набирать полноту дядечкой с внимательными глазами и тихим вкрадчивым голосом немного в нос. «Удивительно, вы точно такой, как я себе представлял по рассказам вашей супруги! — восклицал он, пока мы шли по длинным коридорам до его кабинета. — Мы очень подружились с ней. Мариночка говорила, что вы очень пунктуальны и патологически порядочны». Я скромно улыбался, мысленно расцеловывая Марину в обе щеки за столь лестные характеристики. «Ну-с, расскажите о себе», — попросил хозяин кабинета, когда мы расположились в дорогих кожаных креслах. Я честно как на духу, выложил все свои обстоятельства, резюмировав, что такой заказ нужен мне, как воздух. Когда я закончил, Князин долго, положив подбородок на сплетенные пальцы рук, смотрел на меня исподлобья. «Вы говорили, что в армии служили в Харькове на строительстве завода имени Малышева, — наконец, произнес он, и после моего утвердительного кивка продолжил: — Фамилию командира унээра помните?» «Конечно, — ответил я. — Полковник Щаденко Петр Захарович. А что?». Князин на вопрос не ответил, а только взял телефон и набрал номер. Последующий телефонный разговор был чем-то из области ненаучной фантастики. «Пёт Захарыч? — пробубнил в трубку Князин. — Приветствую тебя, товарищ генерал!» Я чуть не подпрыгнул в кресле — вот это совпадение! «Слушай, один вопросик у меня к тебе есть, Пёт Захарыч, — после пары минут обмена приветствиями и новостями о здоровье жен начал Князин. — У тебя в Харькове на заводе имени МалышИвав середине восьмидесятых солдатик один служил, Костренёв Арсений, не помнишь, случайно такого?» Все минут пять, пока Князин слушал ответ с того конца провода, я сидел, как на иголках. Вот это проверочка получилась! Да, кругла земля, кругла! Наконец Князин распрощался с собеседником и аккуратно положил аппарат на полировку стола. «Привет вам большой от генерала Щаденко, моего большого друга, — сказал он мне с улыбкой. — Никак не ожидал, что Петя не просто помнит одного из десятков тысяч солдат, пятнадцать лет назад служившего под его началом, но и чтобы вообще давал кому-то такую лестную характеристику!» У меня отлегло от сердца, — что-то мне подсказывало, что теперь контракт точно будет моим.

Так оно и вышло. Этот первый контракт с «Тэтой» (потом было еще несколько) я сделал на ура, в первую голову благодаря принятому по рекомендации Князина на работу Борису Самойловичу Питкесу, недавнему отставнику военного строительства. Несмотря на свои пятьдесят с немалым хвостиком, Питкес был подвижен, как кипящий бульон в кастрюльке, и по количеству любой работы, производимой в единицу времени, мог дать фору кому угодно. Я назначил Питкеса главным инженером, и с тех пор не знал забот с воплощением строительных контрактов в жизнь: под его руководством все бывало построено в срок и качественно, было б чего строить. Тем, чтоб было, чего строить, занимался я и — не иначе, как с Божьей помощью — без работы мы не сидели. И не только в «тучные» двухтысячные, когда цены на недвижимость выросли в разы, инвесторы с энтузиазмом вкладывались в стройку и особых проблем с заказами не было, — не там, так здесь клюнет обязательно. Когда в конце 2008-го грянул очередной, «американский ипотечный» кризис, многие строительные фирмы «легли» и больше не встали, мы благодаря одному не столько большому, сколько «долгоиграющему» объекту как-то «перезимовали» и 9-й, и 10-й года, даже обошлись без всегда очень болезненных сокращений, — в общем, выжили. С 11-го года пошел небольшой «оживляж», и в октябре мы подписали контракт — по меркам нашей компании не очень большой (миллионов на сто), но который должен позволить «дотянуть» до на самом деле «крупняка» — объекта общей стоимостью под три миллиарда. Этот объект для компании означал два с половиной года полной занятости, а лично мне — если повезет — бабла (то есть, извиняюсь, прибыли) достаточно, что можно было бы построить взамен еще отцовской небольшой дачи под Куровским свой просторный дом за высоким забором и, закончив, наконец, с затянувшейся на всю жизнь активной фазой этого самого «бабла» добывания, осесть там доживать свой век. Даже в мыслях я всегда называл его «Объект» — обязательно с большой буквы. Весь последний год, что я занимался Объектом, он был для меня неким фетишем, неясной и очень желанной целью, фатаморганой, священным Граалем, Хемингуэйевской Рыбой из «Старика и море». Генеральный подряд на этот объект был — очень небесплатно — мне посулен по знакомству «высоким» человеком из правительства Москвы на «зуб даю» (обещание было дано в сауне под густой алкогольный пар и щебет развлекавших гостя очаровательных парильщиц), торги с заранее известным победителем должны были состояться совсем скоро. Все это давало мне повод видеть будущее, я бы сказал, по-Дюма — в розовом свете, как сквозь бокал Шамбертена. И не о бокале ли замечательного Шамбертен Гран-Крю от Жака Приерая я на самом деле мечтал, подобострастно улыбаясь сухой, как прошлогодняя вобла, пограничнице в окошечке?

— Звука «ё» в латинской транскрипции нет, — внезапно ответила церберша. — У вас в паспорте написано: Кос-тре-нЕв. Если вы так щепетильно относитесь к произношению своей фамилии, вам следовало позаботиться об этом, когда вы заполняли заявление на выдачу паспорта, для обозначения звука «ё» применив сочетания «ай-оу», например, или «джей-оу». А так как я могу догадаться, что вы Костренёв, а не Костренев?

Слушая ледяную отповедь пограничницы, я аж рот раскрыл от изумления и досады на себя за то, что решил поумничать. Но во взгляде блюстительницы границы появилось явное вопросительное выражение, к тому же она явно не торопилась возвращать мне паспорт. Нужно было что-то отвечать.

— Извините, — решительно выпалил я, надеясь этим закрыть дискуссию. — Извините меня, я… ам-м… я-а… В общем, извините.

За что извиниться, я придумать не мог, развел руками и принялся нервно барабанить пальцами по стойке. Народ в очереди, бросая на меня раздраженные взгляды, стал переходить к другим будкам, нещадно при этом пересекая границу на гранитном полу. Пограничница нещадно шлифовала зрачками мою переносицу, и в этой игре в «гляделки» переносица начала явно сдавать.

— Откуда прибыли? — внезапно рявкнула эта прислужница бога границы, то есть произнесла она это своим обычным сухим ровным тоном, но перевод темы и быстрота вопроса произвел на меня впечатление чуть ли не крика, и я вздрогнул.

— Из… э-эм…, этого, как его? — замялся я, внезапно напрочь забыв название страны, из которой я прилетел, кроме того, что называется она точно на букву «тэ». В ту же секунду во мне начало горячей волной подниматься замешанное на «старых дрожжах» чувство возмущения происходящим, раздражение на свое лебезительство перед этой сухой мымрой в погонах, желание протестовать, диссиденствовать, скоморошничать, и абсолютно неожиданно от себя самого я закричал: Из Тайланда! Нет! Из Таити! Нет? Тувалу! Тринидад и Тобаго! Танзания! Того! Тонга! Тунис! Теркс и Кайкос!

Я выкрикивал названия этих диковинных стран, театрально размахивая перед окошечком руками, поражаясь одновременно тому, что они приходят из тайников памяти мне на язык, и тому, что я это делаю, и не мог остановиться, — меня несло. Наконец, перечислив все известные мне заморские страны на букву «т», я выдохся и устало облокотился на стойку.

— Вспомнил: Турция, — сказал я церберше. — Я прибыл из Турции.

Надо отдать служительнице пограничного культа должное: во время моего показательного выступления на ее сухом лице не дрогнул ни один мускул, словно внешние проявления эмоций были ей совершенно несвойственны. А, может быть, у нее отсутствовали сами эмоции, например, в результате родовой травмы?

— С большинством из этих стран у нас нет прямого авиасообщения, — как ни в чем не бывало, ответила она. — Рейс из Туниса еще не прибыл, из Бангкока — примерно через час. Так что прибыли вы, скорее всего, на самом деле из Турции. Но дело в том, что последний штамп в вашем паспорте не читается, и можно только предполагать, что это штамп Турецкой республики. К сожалению, при этих обстоятельствах я не могу позволить вам пересечь границу Российской Федерации. Проследуйте для выяснения.

Она убрала мой паспорт куда-то под стол и показала рукой с пальцами, сложенными в аккуратную лодочку, куда-то вглубь таможенной зоны, откуда — ясно, что за мной — уже спешили два молодых крепких пограничника. Я укоризненно посмотрел пограничнице в глаза, но она резко вздернула голову и отгородилась от моего взгляда линзами очков, для верности еще и захлопнув перед моим носом плексигласовую створку окошечка. Погранцы обступили меня с двух сторон, вежливо, но прочно взяли под локти, повели. «Сари, приняли!» — воодушевился кто-то в поредевшей очереди. Я обернулся на возглас. Большинство убирают глаза, отворачиваются, как будто очередь пересекать границу подошла сразу и всем. Сочувствующий взгляд — один. И несколько пар глаз над нескрываемыми улыбками. На мгновение мне показалось, что в этих глазах я вижу отражение чьего-то профиля с козлиной бородкой, — далеко, не разглядеть: то ли Алексей Рыков, то ли Николай Бухарин… Очередь у границы, как смонтированная кинохроникой толпа у входа в Колонный зал. Крики: «Смерть предателям и шпионам!» Москва, 75 лет тому назад. Я затряс головой, отгоняя наваждение, — все, надо завязывать с такими перегрузками, не тридцать лет и даже не сорок, здоровье дороже.