Во всем прочем Марина была идеальной спутницей жизни, надежной, как скальное основание небоскребов Манхэттена. Когда в начале 90-х просел мой тогдашний бизнес, Марина — дипломированный искусствовед — не погнушалась грязной работы, да еще и сына рядом с собой в садик пристроила. Когда в два года Кирилл заболел какой-то нестандартной болячкой, она, еще не будучи водителем, носилась с ним по всем Московским клиникам, пока не нашла адекватного врача, поставившего Кира на ноги. Когда заболела по женской линии уже она сама, и ей понадобилась операция, она, ничего мне не говоря, легла в больницу, подгадав под мою командировку, так что к моему приезду она уже была дома, — узнав об этом, я просто лишился дара речи от такого ненужного, глупого, но такого трогательного самопожертвования. А в дефолтном 98-м, когда практически обвалился второй в моей жизни бизнес, именно Маринины галерейные доходы позволили нам пережить трудности, не уезжая с уровнем жизни совсем уж за линию горизонта. И даже мое знакомство с Князиным, с которого начался подъем теперешнего этапа моего бизнеса, тоже было ее заслугой! Но это все из области высшей мозговой деятельности, так сказать, а об ее инстинктивной рысьей отваге говорит такой эпизод. Как-то она, уже будучи довольно уверенным водителем, забирала меня с деловой пьянки где-то далеко в области. Я дремал на переднем сиденье, и не видел, что сзади какой-то дикий драйвер моргает фарами с требованием уступить полосу. Марина, не будучи искушенной в неписанных шоферских правилах и искренне не понимая, к чему ее на практически пустой дороге призывают, требование проигнорировала. Моргавший обогнал нас справа и злобно подрезал, вынудив перепугавшуюся Марину остановиться чуть не поперек проезжей части. Визг колодок и инерция торможения, до боли натянувшая ремень безопасности, пробудили меня ото сна. Подрезавшая нас машина тоже остановилась, из нее вылезли двое представителей национальностей, отличающихся очень черной нижней частью лица, и с угрожающим видом направились к нам. Я быстро понял ситуацию: надо было бы валить, но Марина от испуга была явно не в состоянии управлять машиной. В любом случае даже для того, чтобы пересесть за руль, пришлось бы выходить, и я вышел. Увидев не маленького мужчину, абреки сбавили было шаг, но гордость не позволила им отступить, и они, насупившись, двинулись на меня. Я собирался разрешить конфликт мирным путем, но тут в руке одного я заметил баллонный ключ. Мне не то что переклинило, просто я совершенно точно понял, что эту ситуацию словами решить не удастся. Поэтому, улыбаясь горцам и широко разводя руки в жесте: «Да полно вам, братаны, из-за такой ерунды понтовать!» я подпустил их поближе и резко бросил правую руку сбоку и вниз на скулу того, кто был с монтировкой. Будь я трезвый, этого хватило бы ему, чтобы минут пять покимарить на асфальте, а второй, возможно, остерегся бы лезть. Но я был сильно «выпимши» и промахнулся, удар пришелся вскользь. Второй сразу встал в стойку и начал очень высоко махать ногами в стиле бразильской капоэйры. Хорошо, что было скользко, у него поехала опорная нога, и он грохнулся оземь, но остался в сознании. Я тем временем подставил руку под удар баллонника, чуть не ослеп от боли и левой наугад ткнул нападавшему пятерней в лицо. Получилось кривенько, но эффективно: абрек выпустил монтировку, завопил и бросился, зажимая лицо, к обочине — вероятно, я попал ему пальцем в глаз. Тут поднялся капоэйрист и снова принялся махать ногами, не давая мне поднять баллонник. Неизвестно, как все это закончилось, потому что ногами тот махал лихо, да и второй, думаю, недолго был бы вне игры. И тут сзади меня взревел мотор, взвизгнули покрышки и Марина, обогнув меня практически в миллиметре, направила машину на разошедшегося адепта борьбы бразильских рабов. Если бы она врезалась в него на всем ходу, думаю, ему был бы конкретный каюк, но она — намеренно или случайно — остановилась в десяти сантиметрах от ногастого, так что машина лишь по инерции ударила его ребром капота. Но разницы в весе машины и человека хватило, чтобы последний отлетел метра на три и, проделав в воздухе дугу, снова приложился об асфальт, на сей раз неподвижно замерев бесформенной массой.

— Садись в машину! — страшно закричала мне в окошко Марина.

Я счел ее призыв вполне разумным, но прежде я дошел до вражеской машины, вынул ключи из замка и зашвырнул их далеко в кювет. Минут пятнадцать Марина гнала, двумя руками сжимая руль, и глядя в стекло огромными глазами.

— Остановись, передохни, — сказал я ей, и она послушно съехала на обочину.

— Я убила его? — по-деловому спросила Марина.

— Да нет, что ты! — рассмеялся я. — У этих детей гор черепные коробки крепкие!

— А второй? Я не заметила, куда он делся. Ты не слишком сильно его приложил?

— Да ладно! — отозвался я. — Попал пальцем в глаз, думаю, поцарапал конъюнктиву. Больно, но не смертельно.

— Ну, и слава Богу, — серьезно ответила жена. — Не хотелось бы из-за двух таких мерзавцев грех на душу брать. Ты зачем из машины вылез? Я только собиралась их таранить.

Я удивленно посмотрел на Марину.

— Мне показалось, что ты в шоке от испуга, хотел пересесть за руль, вышел, заметил, что у одного монтировка, ну, дальше и понеслось.

— Ни в каком я была не в шоке! — сердито ответила Марина. — Я сразу увидела железяку у одного в руке и ближе их подпускала, чтобы сшибить наверняка, а тут ты выскочил и все усложнил.

Я посмотрел на Марину, как в первый раз, не узнавая ее, и ничего не сказал. Жена завела машину, и больше до самого дома мы не проронили ни слова. В общем, всю нашу совместную жизнь с женой (с того самого момента, когда она поняла, что мое мнение по поводу цвета и фасона обуви может сильно отличаться от ее, smile) мне с женой было хорошо, то есть надежно, прочно и комфортно.

Люблю ли я ее, или, вернее: любил ли я ее хотя бы когда-нибудь? Сложный вопрос. Если ставить во главу угла максиму, что если трахаешься на стороне, значит, не любишь, то — нет и никогда, потому что первый раз я изменил ей еще до свадьбы, а с учетом жриц древнейшей профессии количество женщин, с которыми я попрал супружеский долг, измеряется сотнями. И то, что последние двенадцать лет мое сердце было занято отнюдь не Мариной — тоже, к сожалению, факт. Но тогда что такое почти четверть века совместной счастливой жизни, если не любовь? По истечении этих лет я могу сказать, что ценю и уважаю свою жену, мы спим в одной постели и даже иногда занимаемся сексом, а то, что у меня не подпрыгивает, как у тинэйджера, при виде ее наготы, ни о чем не говорит. Не без основания полагаю, что организм любого (ну, или почти любого) самца детородного возраста реагирует соответствующим образом при виде любой молодой красивой (по его мнению) самки, и я — не исключение. Но на меня подобного рода мотивация действует ровно до того момента, когда перестает подпирать гормональный фон — надеюсь, вы меня понимаете. Я бы в гробу видал просыпаться с ней в одной постели, завтракать за одним столом, о чем-то говорит вечерами — думаю, было бы просто не о чем. А еще мне не хотелось бы чистить ей сапоги, массировать ей спину или прижигать йодом прыщик на самом интересном месте, — более того, мне это было бы неприятно. А вот Марине я все это делаю с удовольствием, и не уверен, что с таким же удовольствием делал бы эти вещи для Ивы. Так кого я люблю? А-а, вы говорите, что это привычка? То есть я привык, просыпаясь и видя рядом мирно посапывающую жену, проникаться к ней такой нежностью, что на глаза наворачиваются слезы? А, это так, сантименты к самому себе, что вот я какой хороший и порядочный, исполняю свой долг по отношении к женщине, которую не люблю? Да как же вы можете разобраться в том, где любовь, а где нет?! Есть люди с абсолютным слухом, или с обостренным видением красок, но людей, абсолютно различающих чувства, нет и быть не может! Почему? Потому что это МОИ чувства и эмоции, и если уж я сам не могу в них разобраться, то уж кому-то другому это и подавно не дано с гандикапом в миллион очков. Если этот кто-то не господь Бог, конечно, но Всевышнему, к счастью, не до таких мелочей.

Любит ли жена меня? Или, вернее, так: всегда ли она меня любила и любит ли сейчас? Этот вопрос элементарен и сложен одновременно. С той же самой «абсолютной» точки зрения — конечно, да: она не только никогда и ни с кем мне не изменяла, но и нашла в себе силы простить мне тот эпизод с Ивой, — что могло быть катализатором такой «реакции прощения», если не любовь? То, что она любила меня до истории с Ивой, вообще не вызывает ни малейшего сомнения, это — данность. Как и то, что после все стало не так однозначно. Да, Марина простила, но не забыла, тот эпизод нет-нет, да и всплывал в нашем общении. Разумеется, не серьезно, в виде шуточного намека, подначки, но мне всегда ясно было, что в этом вопросе Марина четко блюдет ту, вторую, гораздо реже упоминаемую часть поговорки про «кто старое помянет…» Могу точно сказать, что когда-то она просто не смогла бы не знать доподлинно, где я и что со мной, как несколько дней назад, и не сходить с ума, найти в себе силы столько времени не звонить.

Вторым камнем преткновения, безусловно, не усилившим Маринины ко мне чувства, был Кирилл. Образец женской преданности венчаному мужу, суженому, жены декабристов, пойдя за супругами в Нерчинскую каторгу, потеряли не только титулы и богатство. Вместе со всей прежней жизнью они потеряли и детей, ведь взять их с собою в Сибирь им не было дозволено. Не это ли — истинная любовь женщины к мужу, мужчине своему, любовь без оглядки, без завета, без оговорок? Любила ли когда-нибудь и — паче чаяния — любит ли до сих пор меня моя жена с точки зрения столь высокой планки? Не знаю, не уверен. Наши внутрисемейные отношения с сыном были очень сложными. Марина внешне правильно и бурно реагировала на все его фокусы, но они ни на йоту не меняли ее по-матерински всепрощающего отношения к нему. Я же с того момента, как стало ясно, что Кириллова манера выкидывать фортели — это устойчивая и восходящая тенденция, моя отцовская любовь к сыну пошла по нисходящей. Марина это знала, видела, понимала, что ничего с этим поделать не может, и страдала. И чью сторону она заняла бы, если бы пришлось, как декабристским женам, выбирать, я не знаю. Но не жестоко ли требовать от женщины, совмещающей звания жены и матери, выбора между предметами своей любви? Думаю, жестоко, да и нужды такой, слава Богу, нет. Да и вправе был бы я, требуя такого от женщины, чье отношение к себе самому, кроме как безупречным, назвать нельзя? Особенно учитывая свой собственный «послужной список»? Думаю, тоже — нет. В общем, любит, не любит, — сложно это все, неоднозначно, а кто в этом точно разобрался, и все в деталях про это знает — извольте катиться к чертовой матери!

Знакомая «пятерка» показалась в моем зеркале заднего вида в ту самую секунду, когда я начал не на шутку волноваться долгим, больше полутора часов, ее отсутствием. Я напрягся, но сразу облегченно вздохнул, потому что из машины выпорхнула Марина, приветливо, как старой подружке, помахала кому-то в салоне, и чуть не бегом направилась к «Субару». Я предупредительно открыл ей дверь, и Марина с размаху плюхнулась на сиденье, ее лицо светилось счастьем.

— Все, сделка заключена! — воскликнула она. — Они взяли деньги, при мне порвали протоколы с Кировой подписью, и Николай Николаевич позвонил, чтобы составляли новые, по другой статье.