— Так что это — единственный нормальный выход из создавшейся ситуации, — вздохнул у меняя над ухом Ещук. — Бескровный, так сказать.

Темнота застила мой взгляд, паркетины пола, которые я разглядывал последнюю минуту, расплылись перед глазами. Точно как давеча в разговоре с г-жой Нарцыняк, на меня накатило.

— Суки вы все! — произнес я тихо и внятно. — Суки драные. Расселись по Кремлям, правительствам, администрациям да антикоррупционным комитетам разным, накинули на всю страну намордник с коротким поводком и ухмыляетесь. Я все, что у меня есть, заработал честно, в точности по правилам игры, которые вы создали. А вы приходите и отбираете, как вражья стая, как продразверстка, как воры с бандитами, потому что приглянулось. Но вы хуже воров и бандитов. Те открыто действуют по своему кодексу, по понятиям, а вы законом прикрываетесь, кодексом уголовным, конституцией. В чистеньких рядитесь, а на самих клейма ставить негде. Раньше говорили: «Последнюю сигарету даже мусора не отбирают», вы все рвете, вам все нужно.

Во мне бурлила старая, накипевшая ненависть к всему тому, что я с младых ногтей отождествлял с государственной карательной машиной. От советских времен с их красивыми фильмами про милицию и кровавыми следами от разбитых голов на заплеванных стенах ментовских отделений. От бизнеса времен перестройки и начала девяностых, когда не могущие (а, может, не хотящие?) правоохранители не защищала от саранчовых набегов бритоголовой шпаны в трениках. От конца девяностых, когда силенки появились, когда внутренние органы возмужали, окрепли и, защитив от бандоты, навинтили на денежное вымя деловых людей свой собственный доильный аппарат. До внезапных представлений «маски-шоу» в моем офисе, которым в двухтысячные, казалось, не будет конца. До бесконечно, вроде бы, далекого мне Ходорковского, у которого забрали все за то, что рискнул подвергнуть сомнению объявленное с самого верха единственно правильным. До всех, по которому проехалась государева машина. Я поднял глаза на Ещука и закончил, вложив в слова всю эту ненависть:

— Ни дна чтоб вам, ни покрышки, гады, чтоб вы сдохли все!

— Это значит, что мы договорились? — несколько натянуто рассмеялся в ответ Ещук.

Он убрал руку с моего плеча, встал со стола и снова занял свое место с другой его стороны. Я молчал. Моя ситуация представилась мне узким и глубоким колодцем, в который я попал мановением высших злых сил: я упираюсь что есть мочи руками и ногами в осклизлые стенки, вправо-влево хода нет, и даже вниз нельзя, будет еще хуже, и остается только через силу, через вывернутые суставы и сорванные ногти карабкаться вверх, где, может быть, я увижу еще когда-нибудь небо и сделаю глоток свежего воздуха.

— Ничего такого я в виду не имел, — отрицательно покачал головой я. — Мне надо подумать.

— Подумай, подумай, — согласно закивал головой Ещук. — А чтобы тебе легче думалось, я тебе скажу, что люди, на которых ты сейчас злобные помои выливал, о тебе заботу проявили. В качестве компенсации за компанию твою тебе предложено десять процентов от прибыли с объекта. Естественно, после окончания контракта и подбития бабок. Или сто тысяч долларов единовременно, сразу после подписания всех бумаг. Так что насчет последней сигареты ты неправ.

Я быстро прикинул в голове цифры. Чистая прибыл с объекта стоимостью три миллиарда вполне могла составить четыре-пять миллионов долларов. Десять процентов от таких сумм — большие деньги, и если бы была уверенность, что я их на самом деле получу, сделку можно было бы считать почти честной. Вот только вероятность этого экспоненциально стремится к нулю, потому что, уверен, через два с половиной года об этом обещании никто и не вспомнит — не расписку же, в самом деле, они мне напишут! И вообще, суровые законы бизнеса гласят: деньги надо брать сразу, потому что наличие их завтра — это «большой не факт». И эти люди эту заповедь хорошо знают, поэтому и предлагают сотку «грина» — по меркам Объекта, сущую мелочь, но сразу.

— Пропуск отметь, — сказал я, бросая на стол бумажку. — Я подумаю.

Ещук отметил на пропуске время убытия, витиевато расписался. Я взял пропуск и, не прощаясь, направился к выходу.

— Он поду-умает! — раздался за спиной издевательский смешок Ещука. — Ему царское предложение делают, а он кобенится! Даже Михаил Борисычу такого выбора не предоставляли. Да будь моя воля, ты бы прямо отсюда отправился в камеру, и ближайшие лет десять небо ты бы видел исключительно в клеточку, а костюмы носил только в полосочку. Интеллигенция хренова!

Я, не останавливаясь, шел к выходу.

— Думай быстрее! — у самой двери снова нагнал меня голос Ещука. — Неделю тебе сроку даю. И не советую дергаться, другого выхода у тебя все равно нет!

— Ты советы свои можешь в задницу себе засунуть, — смакуя слова, как кусочки швейцарского шоколада, ответил я, берясь за ручку двери. — А что не влезет — бабе своей в передницу. А выхода нет только для таких, как ты, майор. У нормальных людей выход всегда есть.

Один оставшийся у турникета полиционер лениво принял у меня пропускную бумажку и, сопровождаемый злобным лязгом закрывшейся за спиной двери, я вышел наружу. После царящей в покинутом мною заведении атмосферы душной ментальности и духовной спертости неудержимо захотелось вдохнуть полной грудью относительно свежий московский воздух, но проехавшая мимо «армянская копейка» начадила масляным выхлопом, и мне расхотелось. Я посмотрел на часы — до прибытия рейса, которым из Анталии прилетали Ива с Дарьей, оставалось меньше двух часов. Я сел в Субару, и по уже начинающей заполняться в преддверии 1-го сентября машинами Москве не спеша поехал в Шереметьево.

*****

Времени до прилета рейса было предостаточно, и я то и дело нервно посматривал на часы не из-за опасения опоздать, а в ожидании звонка от Ведецкого. Адвокат позвонил в две минуты шестого.

— Ну, что, Арсений Андреевич, — в своей обычной манере начал излагать суть дела он. — Думаю, что мне есть, чем вас порадовать, хотя, с другой стороны, ит, как говорится, дипендс. Обвинение, как мы и предполагали, настаивало на содержании моего подзащитного под стражей, стращая суд тем, что, находясь на свободе, он сможет де и от следствия скрыться, и как-то там на кого-то влиять, и всякой прочей обычной своей лабудой. Мне удалось убедить судью, что, находясь в преклонных годах, подследственный никуда не денется, а возможностей влиять у него просто нет, потому что и влиять-то на кого и с какой целью, непонятно. Но следователь проявил совершенно необыкновенную настойчивость, буквально взял судью за горло, арестовать, мол, и все тут. Я чувствую, судья заколебался и просто так, на подписку, не выпустит, и мне пришлось поднимать тему с залогом. Судья ухватился: да, вот, мол, решение — назначим хороший, большой залог. И поскольку следователь в принципе не возражал, судья вынес решение об освобождении задержанного под залог в три миллиона рублей.