Этот надравшийся кретин имел наглость дотронуться до Генриетты. Майлз презрительно раздул ноздри — ошибка, так как это позволило вдохнуть больше отвратительной вони, исходившей от Фробишера. Трезвый, Фробишер являл собой совершенно презентабельный образчик, но любой мужчина его возраста, позволяющий себе доходить до подобного состояния, недостоин находиться в одной комнате с Генриеттой, не говоря уже о том, чтобы увлекать ее на темный балкон. Следует преподать нахалу небольшой урок хороших манер, чтобы тот подальше держал свои мерзкие ручонки от сестры лучшего друга Майлза.

«Спокойнее, Майлз, — напомнил он себе. — Всего лишь пара слов по-мужски». Поколотить знакомого до беспамятства нельзя — это так осложняет светскую жизнь. Ему нужно только убедиться, что этот человек понял: если он еще раз хотя бы посмотрит на Генриетту, то пусть подумает об эмиграции в отдаленный уголок Америки.

Майлз скрестил на груди руки.

— Я слышал, у тебя вышло небольшое разногласие с Генриеттой Селвик.

— Ужасно противная девчонка, — нечетко проговорил Фробишер. — Ходит и разглагольствует только потому, что…

Он полетел назад в кусты.

Майлз схватил его сзади за жилет и поднял. Даже если он и продержал Фробишера в воздухе на мгновение дольше, чем нужно, тот был настолько пьян, что не заметил. Не подозревал он и того, что Майлз прикидывал, не заменить ли руку ногой и не испробовать, как далеко может услать пинком пьяного выродка.

Майлз с сожалением уронил Фробишера. Сначала нужно достучаться до его сознания. Пинки подождут.

— Спасибо, Доррингтон. — Фробишер без особого успеха отряхнул жилет. Некоторые субстанции плохо реагируют на отряхивание. Фробишер со злостью уставился на погубленные перчатки. — Очень благородно с твоей стороны.

— Насчет леди Генриетты, — угрожающе начал Майлз, горя желанием высказаться и покончить с этим.

— Не знаю, чего она так всполошилась. — Фробишер покачал головой, удивляясь непредсказуемости женщин. — Всего-то и обнял ее. Девица, выезжающая третий год… я ждал, что она меня поблагодарит.

— Она — что?

Этот человек на смерть, что ли, напрашивается? Майлз решил посчитать, что ослышался. Этот человек пьян, говорит невнятно.

— Последний шанс, понимаешь, — охотно растолковал Фробишер. — Старая дева.

Непрочное терпение Майлза лопнуло.

— Не повторишь ли ты это завтра, на рассвете? — коротко поинтересовался Доррингтон.

Мартин Фробишер, может, и был пьяным, но не дураком. По крайней мере не круглым. Он понял достаточно, чтобы испугаться. Очень испугаться. По части владения шпагой Доррингтону не было равных, его искусство стрельбы вошло в легенду, но перспектива быть проткнутым или застреленным меркла перед гораздо более непосредственной угрозой, которую представлял сам Майлз. Руки Майлза выполняли приемы, не имевшие ничего общего с «Правилами Куинсберри» [17] .

Фробишер попятился, наткнулся на куст и оперся рукой о стену.

— Я говорю, Доррингтон…

— Да, Фробишер? Что именно ты хочешь сказать?

— Я ничего такого не имел в виду, — запинаясь, выдавил он, съезжая по стене и плюхаясь в свою же лужу. — Чертовски привлекательная девушка. Любой бы ее захотел. Сиськи как… ох…

Голова Фробишера мотнулась назад от сильного удара. Глаза вылезли от ужаса, когда Майлз, схватив его за галстук, рывком поставил на ноги.

— Ты никогда больше не прикоснешься к леди Генриетте. Ты не станешь танцевать с ней. Целовать ей руку. Ты не станешь обнимать, тискать или каким иным образом пачкать любую часть ее тела. Ясно?

— Не прикоснусь к ней, — послушно пробулькал Фробишер. В приливе внезапного вдохновения он встревоженно посмотрел на Майлза: — Даже не заговорю с ней!

— Еще лучше, — мрачно сказал Майлз. Разжав пальцы, он отпустил Фробишера, и тот упал… обратно в свою лужу. Хватаясь за горло и тяжело дыша, он с облегчением забрался под куст. — Фробишер!

— Да? — донесся из кустов хриплый голос.

— На твоем месте я бы воздержался от рассказа обо всем этом в кругу твоих дружков. Только попробуй упомянуть имя леди Генриетты без должного почтения, и я отделаю тебя в одно мгновение твоей жалкой жизни и продам газетчикам. Если они тобой не побрезгуют, — добавил Майлз, бросая уничтожающий взгляд на кучу грязных тряпок, свернувшуюся под кустом. — Доброй ночи, Фробишер.