Маленькая тумбочка рядом с кроватью тоже не скрывала никаких жизненно важных секретов — в ней не оказалось ничего более волнующего, чем ночной горшок. Решив исследовать все до конца, Майлз вынул данный предмет. В конце концов, что может быть более хитроумным тайником для хранения секретных документов? Исключительно краткая инспекция опровергла эту теорию. Иногда ночной горшок — всего лишь ночной горшок.

К тому моменту, когда Майлз проверил все постельное белье, изучил шкаф Вона, прошелся по его коллекции тростей с серебряными набалдашниками, заглянул под стульчик для ног с вышитым верхом и в каминную трубу, изначального энтузиазма у него поубавилось. Он не ожидал, что на подушке Вона будет лежать томик с услужливо выгравированным названием «Моя карьера ловкого шпиона и другие рассказы», но что-то же полезное могло быть — зашифрованное письмо, например, или таинственный клочок мятой бумаги. Должно же быть хоть что-нибудь. Ясное дело, он просто не там смотрит.

Захотев пригладить волосы, но наткнувшись на проклятый платок, Майлз сердито посмотрел на кровать Вона. Что он пропустил? В раковине места для тайника не имелось, нимфы оказались безоговорочно монолитными — Майлз с особым тщанием проверил наиболее пышные места. В прикроватной тумбочке не нашлось ничего, кроме ночного горшка… и книги. Как же он не обратил внимания на книгу?

Поскользнувшись на маленьком персидском коврике, Майлз вскочил на возвышение и схватил лежавшую на тумбочке книгу. «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» Эдмунда Берка, и отнюдь не полое внутри. Черт. Но в качестве закладки использован был листок бумаги.

Он выглядел слишком большим для переданной Вону вчера вечером записки — это Майлз заметил сразу. Заложив пальцем страницу, чтобы не потерять ее, Майлз вытащил сложенный листок и, встряхнув, развернул. Чертыхнулся. Всего лишь жалкая театральная афишка. Неудивительно, что Вон использует эту трижды проклятую бумажонку в качестве закладки.

Майлз уже хотел вернуть ее на место — и замер. Медленно, с нарастающим возбуждением, он повернул листок к слабому свету луны.

Не просто театральная афишка. Французская театральная афишка.

Если бы Майлз не находился в доме Вона при решительно подозрительных обстоятельствах, он запрыгал бы и заулюлюкал. А так он лишь непроизвольно вздрогнул от волнения, отчего книга упала. Майлз поймал ее на лету и бесцеремонно бросил на кровать. Шут с ней, с отмеченной страницей, — он поймал Вона.

Франция! Вон был во Франции! И недавно к тому же. Дата на афишке была двухнедельной давности, гораздо позднее того дня, когда Бонапарт нарушил Амьенский мирный договор и выдворил из страны всех англичан как потенциальных агентов врага. Любой обнаруженный англичанин подлежал немедленному аресту. Министерство полиции потому только не обратило внимания на Джейн, что она была женщиной и двоюродной сестрой Эдуарда де Балькура, низкопоклонника и прихлебателя при дворе Первого консула. Вон находился не просто во Франции, а в Париже, усиленно патрулируемом Париже, где министерство полиции так и трепетало в тревоге из-за Розовой Гвоздики. Вон пребывал в Париже и на виду у ищеек Бонапарта, открыто посещал оперу. Да от всей этой истории за милю разит.

Майлз расцеловал бы афишку, да побоялся смазать чернила.

Подойдя к окну, он повнимательнее изучил документ в лунном свете. Он сообщал о выступлении некоей мадам Аурелии Фьорилы, королевы оперной сцены. Имя показалось Майлзу знакомым, он знал, что уже слышал его, и недавно. Ничего, припомнит позже, а сейчас его внимание привлекло нечто другое — адрес, нацарапанный в правом нижнем углу афишки: улица Никуаз, д. 13. Их агенты во Франции проверят его. Он может быть вполне невинным: дом знакомой или магазин, специализирующийся на торговле тростями из черного дерева, — а может, и не быть.

Складывая листок, Майлз услышал какой-то звук. Не шелест кленов, не слабое пощелкивание угольков в умирающем огне, не ровное тиканье позолоченных часов на каминной полке. Мелодичная музыка в доме напротив давно прекратилась. В тишине Майлз услышал у себя за спиной крадущиеся шаги.

Они стали единственным предостережением Майлзу, прежде чем в отражении оконного стекла сверкнуло серебро. Майлз инстинктивно метнулся в сторону, и змеиные клыки вонзились в стекло, а не в его голову; со страшным звоном посыпались осколки. Нападавший поднял трость для нового удара.

Извернувшись, Майлз ухватился за трость и пнул неизвестного. Раздался какой-то треск и пронзительный вопль боли. Противник резко отпустил трость, и Майлз, отлетев по инерции, ударился о шкаф. Когда Майлз, тряхнув головой, чтобы прийти в себя, вскочил, его обидчик распахнул дверь в смежную, графинину, комнату и исчез в темноте.

Майлз выругался. Схватив брошенную трость, он бросился в погоню, пока новый звук не заставил его замереть.

Лучше сказать — множество звуков.

Разбитое окно сослужило свою службу: дом проснулся, и все его обитатели по свежим следам кинулись на поимку взломщика. Майлз услышал встревоженные мужские голоса, верещание служанок и — гораздо более зловещий — топот ног в коридоре, направляющийся к графским покоям.

С мрачным видом Майлз отвернулся от двери в спальню графини, где исчез его обидчик, и посмотрел на дверную ручку комнаты Вона, которая уже начала вертеться. Замок лишь ненадолго задержит его невольных преследователей. К сожалению, оставался только один выход.

Молясь, чтобы старые навыки оказались не до конца забытыми, Майлз перемахнул через подоконник в сад — в особенно колючие кусты.

Есть вещи, которые никогда не меняются.

Пронзенный сотней иголочек, Майлз пополз под кустами, срывая на ходу маску и платок. Еще несколько ярдов, и он выберется из кустов на площадь, отряхнется и спокойно зашагает прочь в прежнем облике подвыпившего джентльмена. Слуги будут искать грабителя, а не bon vivant [18] .