Слабый стон донесся вслед Майлзу, когда он целеустремленно зашагал по улице.

Герой-триумфатор, однако, отнюдь не испытывал довольства собой. Слишком сильно он отреагировал, понимал Майлз. Слишком сильно. Этот человек был пьян, не в форме для справедливого поединка, и он, если быть честным, даже не хотел никого обидеть; просто обижал. Майлзу нужно было только спокойно и холодно предупредить как джентльмен джентльмена, дать Фробишеру понять, что Генриетта не беззащитна и что она не легкая добыча. Достаточно просто. Он же потерял голову, заиграл мускулами, стал сыпать угрозами, как какой-нибудь тупоголовый олух, недавно приехавший из деревни. Ему здорово повезло, что никто их не видел.

Но было нечто в самом Фробишере, в мысли о том, как он навязывался Генриетте, что вызывало у Майлза желание вернуться и завершить начатое. Да как он посмел говорить о ней в таких выражениях?

Майлз злобно осклабился. Неосторожные слова Фробишера вызвали в памяти то, что Майлз изо всех сил старался подавить в течение последнего месяца. И это ему почти удалось. То была случайность — случайность с участием Генриетты и ночной сорочки. Крайне нескромной ночной сорочки. Разве невинные юные девственницы не должны быть замотаны в ярды шерстяной ткани, чтобы избавить любого случайно оказавшегося рядом холостяка от шокирующих чувств? И не только должны, но и обязаны.

Генриетта сбегала по лестнице в ночной сорочке, придававшей совершенно новое значение слову «прозрачный». По правде говоря, Майлз ничего и не заметил бы, если бы не резкое замечание леди Аппингтон, приказавшей Генриетте подняться наверх и одеться, но едва он заметил, как уже не мог остановиться. Когда у нее успела вырасти такая грудь? В свете свечей тонкая ткань оставила весьма мало для воображения, и Майлз очень сомневался, что даже воображение могло бы улучшить…

Майлз отогнал воспоминание, прежде чем успел в него углубиться. Насколько он знал, Генриетте не полагалось иметь тело. Она состояла из головы на ногах. Хм, очень красивые ноги, обрисовывавшиеся под… Нет. Существуют правила насчет вожделения к сестре лучшего друга. К черту правила, скорее, непреложные законы природы. Если он их нарушит, произойдут странные затмения луны и мертвые восстанут и заговорят на улицах. Это неестественное положение вещей — вот что это такое. Неестественное и неправильное.

Но так хорошо задуманное для чего-то совсем неправильного.

К черту все! Майлз пошел быстрее, яростно шагая в сторону Беллистон-сквер. Ему предстоит забраться в чужой дом, а он, спасибо жалкому идиоту Фробишеру, уже потерял десять минут из отведенного ему часа. По счастью, резиденция Вона находилась всего в пяти кварталах от дома Мидлторпов, и длинные ноги Майлза преодолели данную дистанцию за считанные минуты.

У самой Беллистон-сквер Майлз заставил себя сбавить скорость и произвести рекогносцировку. Все же здесь убили тайного агента, и Майлз захотел осмотреться не только внутри, но и снаружи. Слегка спотыкаясь, как хорошо подгулявший джентльмен, возвращающийся домой после одного из множества светских мероприятий, Майлз медленно выбрался на площадь и внимательно окинул ее взглядом, якобы лениво вертя головой из стороны в сторону.

Одна сторона площади находилась в тени громады Беллистон-Хауса — величественного особняка в палладианском стиле, воздвигнутого в начале предыдущего столетия, с закрытыми ставнями окнами. Нынешний герцог, страстный охотник, редко приезжал в Лондон. В доме проживало минимальное число прислуги, поддерживавшей порядок и охранявшей бесценные коллекции, но вероятность того, что кто-то в Беллистон-Хаусе обращает внимание на сомнительные дела (включая Майлзовы), творящиеся на площади, была ничтожна. Три других стороны площади выглядели одинаково: большой дом, а по бокам дома поменьше, на манер триумфальной арки. Вону принадлежал один из этих последних домов, на южной стороне. На фасаде доминировал внушительный треугольный портик, поддерживаемый тремя дорическими колоннами и придававший строению модный вид античного здания. Что гораздо важнее, ни в одном из окон не горел свет.

В другом здании полным ходом шел прием — музыкальный вечер, если судить по мелодичным звукам, лившимся из окна. Перед следующим домом лакей дразнил маленькую горничную, которая хихикала и краснела, польщенная его вниманием. Майлз остановился и потянулся, прислонился к воротам, посмотрел на луну, повозился с булавкой для галстука. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Майлз продолжил свой путь, и его предположение подтвердилось. Клены, посаженные в центре площади, заслоняли любого человека, стоящего перед особняком Вона, от дома напротив; что же до остальных, то если убийца был похож на обитателя этой площади и двигался достаточно быстро, его почти наверняка никто не заметил бы.

Обойдя заднюю часть площади и нырнув в переулок, Майлз тщательно замаскировался. Ничего особенного, и нисколько не похоже на сложный костюм, который Ричард надевал во время своих подвигов Пурпурной Горечавки. Майлз отколол булавку и стащил белый галстук, завернул в него столь же белые перчатки и сунул сверток под наиболее подходящий куст. Дауни ничуть не обрадуется, но что такое кусок полотна по сравнению с более-менее правым делом? Сменив белые перчатки на черные, Майлз достал из кармана квадрат черной ткани. Неодобрительно посмотрел на него. Сей головной убор отнюдь не являлся пределом его желаний.

Англия, напомнил он себе, — «Правь, Британия», «Боже, спаси короля» и все такое.

Стоически выпятив челюсть, Майлз повязал черную ткань вокруг головы на пиратский манер, упрятав под нее свои светлые волосы и значительную часть лба. Увидев свое отражение в темном оконном стекле, Доррингтон поморщился. Добавить серьгу в ухо — вылитый корсар. Не хватает только татуировки на руке и попугая-остряка.

Но худшее было еще впереди. Поверх платка Майлз завязал тонкую черную шелковую маску, из тех, что надевают леди, желающие сохранить свою репутацию, и повесы, на них охотящиеся. Теперь он выглядел как пират, жаждущий анонимности. Майлз, Сорвиголова, Гроза Морей. Если Генриетта когда-нибудь увидит его в таком наряде, насмешкам не будет конца.