Майлз как раз собирался с силами, чтобы вырваться из кустов, когда память, со всей своей извращенностью, преподнесла ему ответ.

Он понял, где слышал раньше имя певицы.

Несмотря на ушибленное колено, вывихнутое запястье и царапины на некоторых частях тела, о которых ему даже и думать не хотелось, самоуверенная улыбка озарила лицо Майлза, которое больше не скрывалось под маской.

Завтра он идет в оперу.

— Он заперт, — сказал Колин.

Чувствуя себя героиней готического романа [19] , застигнутой за какой-то проделкой, я оторвалась от исследуемого мною висячего замка. Замок висел на очень толстой дубовой двери, которая, в свою очередь, крепилась к большой каменной башне.

После целого утра, проведенного в библиотеке над архивами Селвиков, даже моя решимость начала поминутно подавать признаки усталости. Почерк Генриетты читался великолепно, почерк Джейн — вообще мечта историка, но записи Майлза — просто неразборчивые каракули. А кроме того, за окном библиотеки сияло солнце, щебетали птицы, а на колючем кустарнике сидели жаворонки.

Или на кустах сидят улитки, а жаворонкам полагается быть в небе? В любом случае все не так уж важно. Мне хотелось на улицу, к ним. В Англии хорошая погода в ноябре слишком редка, чтобы ею пренебречь.

Аккуратно убрав все по бумажным коробкам, я сходила к себе в комнату за своей всесезонной курткой от фирмы «Барбур» и самыми практичными туфлями, какие у меня имелись. К сожалению, учитывая состав моей обувной коллекции, они были не слишком-то практичны — от «Коуч», с наборными и невероятно тонкими каблуками. В них хорошо ходить по улицам Лондона, они великолепно смотрелись с брюками, которые в настоящий момент являлись предметом моей первейшей заботы, а вот переход по лужайке вряд ли им понравится.

Уже практически тронувшись в путь, я с тоской посмотрела на резиновые сапоги, стоявшие у кухонной двери — симпатичная пара почти моего размера, — но мне, и без того уже вторгшейся в дом Колина, не хотелось заходить слишком далеко и пользоваться сапогами его сестры. По крайней мере я решила, что это сапоги его сестры. Одному Богу известно, сколько женщин проходит через кухню Колина. Я пробыла здесь всего три часа, когда появилась первая из них. Этим, наверное, и объяснялось большое количество сапог у порога.

Отругав себя за глупые мысли, я покинула кухню и пошла по узкой дорожке, в незапамятные времена кем-то предусмотрительно выложенной камнями. Дорожку из неровных камней окаймляли широкие ряды ползучего тимьяна и другой зелени, которую я не распознала; все дышало такой очаровательной естественностью, что не могло не быть искусственным. Перебираясь с камня на камень, мы с моими каблуками искренне благодарили того, кого осенила блестящая идея подложить их под ноги поверх дерна.

Дорожка вела вдоль дома, в парк. Для скромного жилища джентльмена это был весьма обширный парк. Не прошло и пяти минут, как я заблудилась. Заметьте, я как-то умудрилась заблудиться в двух кварталах от своей собственной квартиры, так что это ни о чем не говорит. В свою жалкую и не очень убедительную защиту должна сказать — это был не регулярный французский парк, где видно на мили вокруг и даже мне было бы трудно потеряться, а парк английский, как бы природный и спроектированный таким образом, чтобы несчастный скиталец плутал по извилистым тропинкам, оказываясь в неожиданных тупиках. Идеальное место для свиданий среди кустарника. Я лениво спросила себя, не потому ли они привились в восемнадцатом веке. Среди плоских шпалер очень трудно было целоваться украдкой.

Пещеры отшельника с отшельником и черепахой, a la Arcadia [20] , не имелось, но я таки наткнулась на искусственные римские руины с бюстами разнообразных императоров — больше натуральной величины — и художественно разложенными поваленными колоннами. Во всяком случае, я решила, что они искусственные. Или римляне побывали и в Суссексе? Могли — они имеют тенденцию объявляться в самых неожиданных местах (выражаясь стандартным академическим языком, это не моя область), но я очень сомневаюсь, что они путешествовали со своими любимыми статуями. И потом, у Марка Аврелия был определенно французский нос. Я покинула классический каприз ради прелестного летнего домика, увитого каким-то растением, блестящие темные листья которого давали основание предположить, что в более благоприятное время года на нем могли распуститься розы.

Передвигаясь по дорожкам, я высматривала знакомую светлую голову. Колина я не видела со вчерашнего вечера, когда оставила его моющим посуду. Спустившись сегодня утром на кухню, я нашла там записку, прислоненную к сахарнице:

Можно было только восхититься лаконичностью языка. Хемингуэй одобрил бы, доктор Джонсон — нет [21] .

Куда бы он ни ушел, это был не парк. Наиболее похожее на человека изображение, которое я нашла, было очень самодовольным Аполлоном, играющим на лире над фонтаном в окружении заискивающих наяд, точно Элвис в окружении млеющих фанаток-подростков. Я мило поболтала с Аполлоном, к большому огорчению наяд, и вскарабкалась на бортик фонтана для лучшего обзора. Прогулка, конечно, оказалась очень приятной, но у меня имелась своего рода цель, и, если я собиралась добраться до нее, прежде чем погода переменит настроение и прольется дождем, мне требовалось проявить немного больше целеустремленности.

С того момента как накануне вечером автомобиль остановился на подъездной дорожке, мне не терпелось обследовать нагромождение камней в отдалении. Из окна библиотеки на него открывался необыкновенно ясный вид; взор скользил поверх парка, прямиком к благородному памятнику на холме, с его угловатым контуром осыпающихся камней. Вполне возможно, это просто еще одно парковое сооружение, как и очаровательные искусственные римские развалины — в восемнадцатом веке была мода не только на классические развалины, но и на готические, — но для паркового украшения оно казалось несколько массивным и лишенным отделки. Что бы это ни было, я хотела это увидеть.