Еще один шаг, и Майлз оказался так близко от Генриетты, что ее дыхание шевелило складки его галстука. Генриетта малодушно попятилась, но позади нее возвышалась живая изгородь, которая, уколов девушку сквозь муслиновое платье, отрезала ей дорогу к отступлению.

— На самом деле, — Майлз взял Генриетту за плечи и наклонился к ней, — ты просто сводишь меня с ума!

Отчаянно извернувшись, Генриетта выскользнула из его рук и, спотыкаясь, рванулась к кустам.

— О нет, — задыхаясь, проговорила она, — я в эту игру не играю.

У хрипло дышавшего Майлза остекленел взгляд.

— Игру? — выдавил он.

— Да, игру! — огрызнулась Генриетта; на глазах у нее выступили слезы гнева и досады. — Такая игра — ты целуешь меня, а потом сбегаешь и прячешься от меня целую, пропади она пропадом, неделю! Это… я просто не могу… если ты хочешь развлечений, поищи их в другом месте.

Подобрав юбки, она повернулась к дому, но Доррингтон остановил ее, схватив за локоть.

— Я не этого хочу! — выпалил Майлз, разворачивая ее лицом к себе.

— Тогда чего ты хочешь?

— Тебя, будь ты неладна!

Его слова повисли в воздухе между ними.

Генриетта и Майлз будто завороженные смотрели друг другу в глаза, застыв, как Лотова жена, оглянувшаяся на запретную землю.

Сердце Генриетты наполнилось неистовой радостью, потом подпрыгнуло и замерло, а затем стремительно рухнуло вниз. Какое двусмысленное заявление! Чего же именно он хочет? И если он хочет ее, почему, скажите на милость, он от нее прячется? Странное желание, которое гонит преследователя прочь от объекта желания!

Генриетта в недоумении взмахнула руками.

— Что это значит?

— Э… — Забавно; смысл этих слов был совершенно ясен Майлзу, когда он их произносил, но когда его заставили уточнить их смысл, подобрать нужные слова он не смог. Ему почему-то казалось, что слова «я хочу повалить тебя на землю среди розовых кустов и осуществить все свои грешные желания» не обязательно смягчат гнев Генриетты. С женщинами вечно так: всегда настаивают, чтобы все облечь в слова. — Э…

К счастью, Генриетта еще не закончила тираду, избавив тем самым Майлза от необходимости отвечать.

— И почему, — продолжала она, — ты ведешь себя так по-идиотски?

Майлз предпочел не обсуждать данное заявление, и прежде всего потому, что был с ним согласен. Более того, он знал — верх идиотизма задерживаться в парке, когда ему следует спасаться бегством в Лондон, не заходя в дом за вещами. Остаться… Слово «идиот» лишь приблизительное определяет его поведение.

И для себя, и для Генриетты Майлз с силой произнес:

— Ты сестра моего лучшего друга.

Генриетта глубоко вздохнула. Майлз благородно постарался отвести взгляд от выреза ее платья. Пустая затея.

Грудь Генриетты опустилась. Наступила выжидающая тишина.

— Что? — спросил Майлз.

— Не понимаю, какое это имеет отношение к чему-либо? — процедила она сквозь зубы.

Разговор со стиснутыми зубами требует немного воздуха. Разум — ну, или малая его часть — вернулся к Майлзу, а вместе с ним и способность говорить.

Майлз взъерошил волосы, вздыбившиеся в результате как иглы дикобраза.

— Ты представляешь, какое это будет предательство? Даже если не считать Ричарда. Твои родители воспитали меня! И чем я им отвечаю? Соблазняю их дочь.

Генриетта с трудом сглотнула.

— И я для тебя только это? Чья-то сестра? Чья-то дочь?

Правая рука Майлза произвольно поднялась, и, взяв Генриетту за подбородок, он нежно поднял лицо девушки.

— Ты ведь знаешь, что это не так.

Она медленно покачала головой.

— Нет. — Голос ее оборвался то ли смехом, то ли всхлипом. — Сейчас я ничего не знаю.

— Забавно, — с болью прошептал Майлз, и его теплое дыхание коснулось губ Генриетты. — Я тоже не знаю.

Его губы с бесконечной нежностью коснулись ее губ. Пальцы медленно забрались в ее волосы, поглаживая виски, снимая боль, которую она заметила только сейчас. Закрыв глаза, Генриетта погрузилась в поцелуй, отдавшись похожей на сон нереальности всего происходящего. Генриетта положила руки на плечи Майлзу, почувствовала тепло его кожи через тонкую шерсть фрака, и совершенно другое тепло затопило девушку. Парк вокруг них благоухал ароматом ранних июньских роз, пышных и тяжелых, как на старинных гобеленах. Казалось, ветер тише зашумел в кронах деревьев и даже старая раздраженная лягушка, жившая в пруду, смягчила свои жалобы. Весь мир замедлил движение и поплыл в безграничном менуэте.

Легко, как вздох, губы Майлза оторвались от губ Генриетты. Молодые люди словно застыли во времени: губы Майлза рядом с ее губами, ее руки на его плечах, его пальцы все еще в ее волосах. Большими пальцами Майлз провел по щекам Генриетты, очерчивая контуры любимого лица.

— Я скучала по тебе, — прошептала она.

Майлз крепко прижал ее к себе, зарылся лицом в волосы.

— Я тоже.

— Тогда почему ты прятался от меня всю неделю? — спросила Генриетта, уткнувшись ему в плечо.