Если в Донвеллском аббатстве и имелся регулярный парк, то находились мы не в нем.

Кутаясь в заемную пашмину, я брела за Колином по местности, состоящей из рытвин и усыпанной сучками-убийцами. Громада дома высилась позади нас, угловатая и невыразительная в темноте ночи. По городским меркам, мы отошли на расстояние квартала, и звуки, голоса и огни из передней части дома полностью исчезли, остался только пейзаж, вполне уместный в романах Бронте [55] или в более фантастическом творении Мэри Шелли [56] .

Мы пересекали то, что Джоан, без сомнения, описала бы как «парк», вызывая в воображении величественные дубы и маленького лорда Фаунтлероя [57] .

В настоящий момент я с радостью обменяла бы все великолепие парка на неоновую агрессию Оксфорд-стрит, с ее оглушительной музыкой, вырывающейся из магазинов и заставляющей пешеходов спешить мимо, и, самое главное, на твердый тротуар под ногами. Мои туфли, предназначенные для города, плохо отреагировали на землю, размягченную вчерашним дождем и сегодняшним потеплением. Они стали протекать.

Вот вам и романтическая прогулка в парке под луной.

Да и луна не очень-то выдерживала свою роль. Забудьте сравнение луны с девственной богиней. Неисправимая кокетка, она была слишком занята игрой в прятки с облаками, чтобы освещать пейзаж. Вместо аромата цветов нас окружал тоскливый острый запах ноября — гниющих листьев и сырой земли. Так пахнет на кладбищах. Я отсекла данную мысль, прежде чем она успела прорваться на территорию фильмов категории «Б», где из осыпающейся земли вылезали руки зомби и выслеживали полуночную закуску вампиры.

Во всем были виноваты Генриетта и Майлз, мрачно размышляла я, вытащив из грязи каблук и заковыляв вслед за Колином. Пришлось оборвать чтение как раз тогда, когда Генриетта и Майлз поцеловались в посеребренном лунным светом парке, и одеваться на вечеринку, преследуемой безнадежно романтическими образами шпалер и выложенных узорами садовых дорожек, песнями соловья и веянием легкого летнего ветерка. Если персонажи благоухающего парка норовили приобрести внешность, отличную от Генриетты и Майлза… кто знает об этом, кроме меня и зеркала в гостевой ванной Колина?

Я упустила из виду, что тогда стоял июнь, а сейчас — ноябрь.

И еще, Майлз был без ума от Генриетты, тогда как Колин… Я украдкой глянула на шагавшую рядом со мной темную фигуру. Не знаю, зачем я вообще смотрела украдкой; у него было не больше шансов разобрать выражение моего лица, чем у меня — его, даже если он и относился к тем раздражающим людям, которые обладают кошачьей способностью видеть в темноте. И взгляд Колина, и свет его фонарика были направлены строго вперед, а не на меня.

После замечания про дуэнью он не проронил ни слова.

Я, разумеется, тоже, что, впрочем, не имело значения. Наше молчание нельзя было назвать неловким. Совсем наоборот. Воцарилось то мирное молчание, которое сопутствует давнему знакомству; покой, проистекающий из знания, что вам вообще ничего не нужно говорить. И вот это самое отсутствие дискомфорта крайне меня беспокоило.

Я засекла данную мысль и стала раскручивать ее, извивающуюся и ускользающую, к истоку. Возникло ложное ощущение внезапного обретения пары — вот в чем проблема; неопределенная атмосфера близости с кем-то, когда ты знаешь, что на самом деле это не так. Почувствовать это может только человек, какое-то время проживший в одиночестве, — ту видимость близости, возникающую у двух одиночек на вечеринке, где сплошь пары, или, как в нашем случае, у оказавшихся в одном доме на выходные. Чрезвычайно соблазнительная иллюзия… но всего лишь иллюзия.

Я спросила себя, чувствует ли то же самое Колин; осаждали ли его в той же мере вопросом: «Значит… ты и эта американка?» — как спрашивали меня: «Значит… вы с Колином?» Мы приехали вместе; сознание того, что мы вместе и уедем; маленькие проверочные взгляды через комнату — все дает втянуть себя в обман духовного единства.

Обман, напомнила я себе, поддерживаемый из-за Джоан.

Пытался ли Колин дать мне понять, чтобы я держалась от него подальше, напоминал, что я гостья только из милости? Я озабоченно перебрала в памяти события дня, кладя шары на обе чаши весов. Прогулка в парке могла быть только предлогом увести меня от башни. Более того, Колин не проявлял интереса к совместным прогулкам куда бы то ни было, пока я не начала крутиться вокруг той его собственности, чье повреждение было чревато судебными издержками. Я поморщилась, вспомнив лаконичную записку на кухонном столе. «Ушел». Очень в духе других кратких фраз — например «руки прочь» и «отвали».

Что же касается согласия проводить меня до кельи монаха… Я состроила гримаску, когда до меня дошло очевидное объяснение. Разумеется, Джоан. Он нисколько не хотел гулять со мной в лунном свете — или в том, что могло быть лунным светом, если бы луна проявила несколько больше желания к сотрудничеству. Просто ему требовался предлог избежать хищной хватки нашей хозяйки, а я его идеально обеспечивала. Заезжему историку (мысленно я обросла твидом, грубыми башмаками и бифокальными очками) нужно показать местные объекты, представляющие исторический интерес. Другим интересом тут и не пахло.