Жалела ли я о том, что Ясон свой юной беспечной любовью обрек меня на одиночество? Нет, и только по одной причине. Того огня, который он зажег во мне, хватит на всю оставшуюся жизнь. И самое главное: прежде чем он бросил меня, я успела вырвать у него самое ценное, самое дорогое - моего сына. Пусть этот бродяга живет, как хочет, я за все вознаграждена заранее.

А если он уедет? Просто поймет, что эта земля и эта женщина стали ему чужими, что ничего здесь для него не осталось и уедет? От этой мысли стало так страшно и горько, что я сама того не сознавая, громко застонала.

Тесей беспокойно пошевелился во сне.

– Шшш.

Я легко поцеловала его в лоб, поправила сбившуюся простыню и вышла из детской, закрыв за собой дверь.

*

Перед сном не могла не зайти к отцу. Он все еще сидел за письменным столом. Злополучная бутылка и стакан с вином стояли перед ним.

– Медея, иди-ка посмотри.

Я присела на край стола и взяла у него из рук винную пробку. Повертела в пальцах. Все тот же кусочек пластика с выжженной сбоку надписью "Золотая Балка".

– Ну и что? Пробка не наша. Мы такими никогда не пользовались.

– А ты сюда смотри.
– Заскорузлый палец коснулся донышка цилиндра.
– Видишь порез?

– Ну да. Бракованная пробка, наверное.

– Эээ, нет.
– Отец забрал у меня пробку и поковырял трещинку пальцем.
– Это появилось при укупорки бутылки. У меня была машинка, которая точно так портила пробки.

Тааак, это уже было интересно. Если это безобразие творится у нас же под носом, на нашей винодельне...

– Где она? На складе? Завтра найду ее и проверю.

– Нет, дочка, не ищи. Я ее отдал.

– Кому?

Отец задумчиво поскреб седую щетину на подбородке.

– Густаву Шнайдеру.

Нет. Невозможно. Я так и сказала:

– Невозможно. Ни дядя Густав ни тетя Грета никогда такими вещами заниматься не стали бы.

– Они-то, конечно, не стали бы, но вот Франц...

Продолжать дальше не было нужды. Шнайдер-младший не понравился мне сразу. Не чувствовалось в нем ни саксонской надежности его родителей, ни практичности ашкеназов, беспредельно гибких, но прочных и по-своему стойких, ни отчаянного и нахального мужества листригонов.

Ни рыба ни мясо, как сказал мой отец. А тетя Песя выразилась гораздо конкретнее: сопля на заборе, такой за грошик и воздух в церкви испортит. Я была согласна с ними обоими.

– Пап, давай тогда начнем с другого конца.
– Я наклонилась вперед, чтобы сжать его руку.
– Этикетки-то точно наши.

Он тяжело вздохнул, соглашаясь. И был прав. Если бы этикетки тоже подделали, это не помешало бы "Золотому Руну" выйти на рынок. Тогда даже дилетанты без проблем отличили бы оригинал от фейка.

– Значит, будем искать канал, по которому они попали к мошенникам. Либо со склада либо из типографии.

Хотя, вариант с типографией я отмела бы сразу. Весь тираж мы получили полностью. Кто-то заказал дополнительную печать? Сомнительно. Я совершенно не видела смысла в печати дорогих этикеток, которые будут наклеены на бутылки с дешевым вином.

– Завтра пересчитаю коробки с этикетками. Сверю со складской книгой. Разберемся, пап.

Я подошла к отцу сзади и обняла за плечи. Одежда отца пропахла душистым трубочным табаком, из которого он крутил свои папиросы, щетина покалывала щеку. Мой милый, родной папка. Любивший меня беззаветно с первого дня моей жизни. Ни разу не выбранивший за плохую отметку в школе или за порванное платье. Ни слова упрека не сказавший, когда его единственная дочь, его отрада и гордость неизвестно от кого нагуляла байстрюка.

Он похлопал меня по локтю.

– Плохо, если это кто-то из наших, вот в чем беда, дочка.

Конечно, плохо. Всех, кто работал у нас я знала с детства. Это были наши соседи, их дети и родственники. Свои люди, с которыми плясали на свадьбах и крестинах и плакали на похоронах. Отец вздохнул и расцепил мои руки, чтобы притянуть к себе ближе и поцеловать в лоб.

– Спокойной ночи, Медея.

ГЛАВА 5

МЕДЕЯ