Шрифт:
— Ну и что? — я набросила халат и подошла к зеркалу.
— А то, что... стыдно матери об этом говорить, язык не поворачивается.
— Мало ли что тебе среди ночи послышится,— сказала я, расчесывая волосы и в зеркале наблюдая за ней.— Выбрось из головы.
— Выбросить можно. Ты мне не невестка, а дочь, так что выбросить нетрудно. Но свой кров срамить не позволю. Пора поостыть... Девки взрослые за стеной спят.
— Я тебя не понимаю, мама.
— Ладно, ладно. Главное, учти, что я сказала. А клятв не надо. Я никогда их не любила. Беги теперь на берег, найди мальчишку. Чего я не прощу, так это если с ним что случится.
— Хватит каркать: случится, случится...
— Найди его и приходи завтракать.
— Может быть, ты позволишь мне окунуться?
— Господи! «Позволишь!» Вроде ей нужно мое разрешение. Иди уж... Крученая-перекрученная. Вот уж действительно акробатка...
Я сбежала по лестнице, преследуемая ее ворчанием. Вышла из дому, из сумрака на солнце, в свежую голубоватую зелень. Тени и блики зарябили под ногами, по телу, вокруг. То теней больше, то солнечных бликов. Высокий гуннель из вьющейся «изабеллы», бархатно-зеленые заросли мандаринов. Тени и блики кончились. Сплошь солнце. А с моря прохладой тянет. Иду нашим огородом; помидоры в ворсистых листьях; фасоль во всю длину подпорок, несколько подсолнухов в золотой бахроме — вот кто жарой упивается, млеет... Мостик поверх канавки для помоев. Насыпь железной дороги пахнет жирными шпалами и угольной гарью. Блеск стальных полос режет глаза под солнцем. За железной дорогой лесенка, вытоптанная в крутом склоне, заросли бурьяна, заменяющие отхожее место, тень эвкалиптов и магнолий. И море...
Девочек я увидела почти сразу; голенастые, угловатые, с бумажками на носу, они играли в мяч в кругу подростков. Этот круг походил на кастрюлю с закипающей водой: в нем что-то бурлило, булькало, выплескивалось через край.
Где-то поблизости спит Сашка. Впрочем, он мог проснуться и уйти. Или уплыть к рыбацким сейнерам на горизонте. На его месте вижу гитару. Она не лежит на гальке, а стоит, задрав гриф. Маяк, обозначающий берег Сашки Вдовина. Такие, как он, всегда обозначают свои владения.
Лучше поищи Бубу. Стерва пустоголовая, бесстыжая! Поищи сыночка. На море волны. Смотри, как набегают на берег, сбивают с ног грудастых женщин. Они визжат, хватаются за своих пляжных ухажеров. Неужели малыш посмел войти в воду! А гусыни мои хороши: перекидываются мячом, нервно смеются и даже не помнят, что у них есть младший брат.
— Лиа! — крикнула я громко.— Нелли! — На берегу возле моря голос всегда кажется слабым.— Нелли! Лиа!
Они недовольно оглянулись. Смотрят. Одной из них мяч попал в плечо. Остальные подростки засмеялись.
— Где Буба? — спросила я.
— Не знаю,— ответила Лиа.
— Его увела бабушка,— сказала Нелли.
— Бабушка никуда его не уводила. Я только что из дом^ Где мальчишка?
— Мы не знаем.
— Мы играли в мяч.
— Сейчас же найдите мне ребенка!
— Ох! Нельзя даже в мяч поиграть!
— Сами потеряли, а мы виноваты,— они выходят из игры и направляются ко мне. Какой-то мальчишка с выгоревшими волосами и в полосатых плавках что-то говорит им вслед. Они не отвечают, только переглядываются с улыбкой и идут ко мне.
— Сейчас же найдите ребенка! — повторяю я.— Как вам не стыдно! Посмотрите, какое сегодня море.
— Не бойся, мама, ты не видела, как он плавает.
Подходят ко мне — двойняшки, не очень похожие друг на друга, еще не девушки, но уже не девочки, слишком поджарые, слишком тонконогие, слишком загорелые, с расплывчатыми, невнятными лицами и покрасневшими от жары глазами.
— Нуг чего вы ко мне пожаловали? Я его под юбкой не прячу. Беги ты в гу сторону, а ты в ту!
Они нехотя расходятся в разные стороны, медленно ступают худыми длинными ногами по раскаленной гальке пляжа. А что делать мне? Сбрасываю халат и вхожу в море. Плотная, тяжелая сине-зеленая лавина несется на меня, подхватывает и уносит. Покачиваюсь на волнах, но не могу насладиться этой властной лаской. То и дело поглядываю на берег. Девочки медленно бредут в разные стороны. Мама права, они чайника под носом не видят; где им найти на многолюдном пляже живого как ртуть мальчишку. Надо самой поискать. В конце концов, это легкомысленно. Поворачиваю к берегу и плыву, подталкиваемая волной. Кто-то касается моих ног. Оглядываюсь. Возле меня, пыхтя и по-собачьи загребая ручками, плывет Буба. Нежность захлестывает меня с головой. Даже воды хлебнула от радости. Круглая головка, облепленная мокрыми волосами, копошится у моих ног. Он пытается улыбнуться, но смотрит виновато и вопрошающе. Губки у него посинели.
— Что? — спрашиваю я.— Перекупался?
Мотает головой.
— Плывем на берег. На тебе лица нет.
Послушно гребет рядом. Но берег приближается очень медленно.
Спрашиваю:
— Устал?
Кивает и виновато улыбается. Подплываю под него.
— Положи ручки на плечи. Не прижимайся. Отдыхай, как папа тебя учил.
Плывем вместе. Маленькие ручки на моих плечах. Повернув голову, касаюсь их подбородком. Чертенок мой дышит ровней, но ручки вцепились крепко, испуганно.
Выбираемся на берег. Беру теплое от солнца полотенце, растираю Бубу. Он стоит передо мной, слегка согнув коленки, растопырив ручки, покорный, озябший, взъерошенный.
— Утенок плавал-длавал и озяб,— приговариваю я.— А о маме ты подумал, о папе подумал, когда в такие волны полез? Сколько раз говорила: один в море не ходи. Не смей, нельзя. Аиу и Нелли предупреди, или Сашу, или дядю Аркадия. Или меня дождись.
Он наконец неровно переводит дыхание. Скованное тельце постепенно расслабляется, отогревается на солнце. Глубоко вздыхает, говорит: