— В Тюмени.

— Она за кем замужем-то?

— За Сашкой Симкиным. Он режиссером у нас был.

— Он же зашибал вроде сильно?

— Теперь нет. Начальник партии.

— А ты в министерстве?

— Да. Осел вот.

— Жена, говорят, у тебя красивая.

— Говорят. Надо бы нам повидаться, побренчать посудой.

— Надо. Только улетаю завтра, я ж в краю далеком, но нашенском, вкалываю.

— Позвони, когда снова окажешься.

— Непременно. Ну, бывай, старик.

Мир, где кумиром Сомов. Живая легенда, счастливчик, вытянувший выигрышный билетик. Но он тоже вытянет свой билетик, он знает примерно, где этот билетик лежит. Примерно.

Двойник в стекле выглядел явно растерянным, и Сергей подмигнул ему. Встал, по очереди полежал на горбатом матрасе, на клеенчатом, с высокой спинкой, украшенной полочкой, диване, на кровати с никелированными шарами по углам. Выбрал кровать. Деловито перетащил на нее лоскутные одеяла, заменил набитую сеном подушку пуховой с дивана, удовлетворенно оглядел пышное разноцветное ложе, погасил свет и ощупью спустился по лесенке.

На улице запомнил примету: белые ромбы на воротах, и пошел неторопливо вверх туда, где уже потемнело и оплыло, изменив очертания, облако-свеча и где репродуктор выкрикивал: «Хоп! Хэй-оп! Хоп! Хэй-оп!»…

И выпил-то ерунду, — граммов сто пятьдесят коньяку, но то ли от дорожной усталости, то ли от голода разобрало всерьез. Понял это по изумлению и восторгу, с каким оглядел с высокого крыльца «Витязя» залитую лунным светом улицу. Решил немедленно идти в Михайловское и там бродить всю ночь, и встретить рассвет, но не знал дороги, а спросить было не у кого. Улица, казалось, вымерла. Походила на странный огромный негатив резкой белизной домов и чернотой четких теней.

тихонько пропел Сергей, найдя в припомнившихся строках оправдание и смысл новой своей жизни.

— Прикурить можно? — спросили неожиданно за спиной.

Сергей обернулся. Высокий длинноволосый парень склонился с папиросой. Очень белое лицо, с темными провалами глазниц.

— Прошу, — Сергей чиркнул спичкой.

— Как в Тригорское мне пройти? — спросил весело, и ответ был неожидан.

— Да брось блажить, дядя, — беззлобно посоветовал парень, затянувшись дымком, — чего там делать-то ночью. Завтра прогуляешься.

— А если я сейчас хочу, — голос прозвучал с пьяной капризностью.

— Хочешь — иди, — тотчас согласился парень, — пока дойдешь, дурь-то и улетучится на свежем воздухе. А еще лучше — пойди проспись. Ты в гостинице?

— Я не пьян, — Сергей сделал усилие, сказал буднично, и парень удивился:

— Смотри?.. Значит, показалось. Ты не заметил, в «Витязе» официантка такая черненькая, с челкой, работает?

— Не заметил. Мне старая подавала, а другую не заметил.

— Значит, не работает, а то б заметил. Наврала опять, вот …, — парень выругался, щелчком послал сигарету в урну. Не попал, красный огонек искрами рассыпался на каменном крыльце.

— Да я действительно не заметил, я не глядел, — Сергей протянул ему пачку, — хочешь, зайду еще раз посмотрю.

У парня было странное узкое долгоносое лицо. Обрамленное длинными кудрями до плеч, оно не вязалось со светлой водолазкой и нейлоновой курткой, украшенной множеством блестящих заклепок. Такому лицу больше бы пристало кружевное жабо, стоячий воротник камзола времен Директории, и не козням черненькой официантки занимать его душу, а мыслям об изобретении парового двигателя, любовью к какой-нибудь бледнолицей Роксане.

«Да, видно, действительно перебрал, — насмешливо подумал о себе Сергей. — Какая-то чушь лезет в голову».

— Слушай, пошли на танцы, — предложил парень, — я тебя с подходящей познакомлю. С турбазы. В гостиницу вас, правда, не пустят, на турбазе тоже порядки строгие после одиннадцати, но хоть так пообжимаетесь.

— Стар я обжиматься, Карно.

Парень на странность обращения внимания снисходительно не обратил. Оглядел оценивающе, даже отошел чуть-чуть и, видимо, согласился, что стар.

— Тогда проводи меня.

Много повидал Сергей на своем бродячем веку танцплощадок, и все они для него, постороннего, были одинаковы. Те же девчонки-подростки, жмущиеся по углам, с распущенными волосами, с глазами, неестественно, наркотически блестящими от ожидания чуда и запретности своего пребывания здесь, среди веселья взрослых. Те же нарядные тридцатилетние женщины, пахнущие дешевыми кремами, танцующие шерочка с машерочкой вальс и танго, осуждающе глядящие на молодежь, когда под однообразный ритм начинали трястись, вздымая, как в молитве, сцепленные ладони. И признанная всеми «счастливая пара», словно помещенная в капсулу своей избранности и поглощенности друг другом.