— До чего дошел. На горе наживаешься. А я, дурак, не верил, что ты на товарищах можешь! Чем брал-то с них? Скажи, что взять с них можно? Сапоги? Сподники? Часики трофейные?

— Замолчи! Ложь! — хрипло выдавил Колпаков. — Ложь! — и замахнулся на Никиту Семеновича костылем.

Но Никита Семенович не испугался, не отшатнулся, а коротко ударив по костылю, выбил его из рук Колпакова. Стало тихо. Никита Семенович наклонился, чтоб поднять костыль. Выпрямился, прислонил костыль к стене, снова наклонился, что-то взял под лавкой и, не глядя на Колпакова, молча положил перед ним на стол кусок серого хозяйственного мыла. Того мыла, что в банный день строгали ножом, раздавая каждому по завивающейся стружке. И хотя потом выяснилось, что мыло крал завхоз, Колпаков ни при чем, Никита Семенович долго не разговаривал с Колпаковым, просто не замечал его. Так долго, что Паскаль, сидя однажды в медпункте, аккуратно занося в амбарную книгу цифры, которые диктовал Никита Семенович, после слов «мыло, двадцать кусков», не прерывая своего занятия, выводя старательно «мыло», сказал:

— Грише ватник нужен, а то на улицу выходит после всех, пока Данилин не нагуляется и свой не даст.

— Пускай в городе на толкучке купит, раз свой пропил, у него же есть пенсия.

— Он Данилину на сапоги отдал взаймы. За это тот ему и ватник дает, а то ведь из-за вас все против него сейчас.

— Сам себя наказал, — Никита Семенович щелкал на счетах, — не связывался бы с ворюгой.

— Конечно, — согласился Паскаль, — он кругом виноват, — помолчал и добавил, — и перед вами, и перед всеми. Виноват. Только вы мне другое тогда, на станции, говорили.

Движение руки, приготовившейся резко отбросить несколько кругляшков, замедлилось, и кругляшки, скользнув плавно, остановились, не достигнув длинного столбика отброшенных раньше.

— Сколько? — спросил Паскаль, опустив голову, глядя в амбарную книгу, — каустику сколько потратили?

Не ответив, Никита Семенович вышел из комнаты…

— Идите обедать! — жена заглянула в комнату. Перевела глаза с Паскаля на Никиту Семеновича испуганно: «Что у вас? Только не ссорьтесь, только не ссорьтесь…» — Идите, я и пирог успела испечь, тепленький…

— Ты говоришь «каждый из нас — сад».

— Это не я, это Шекспир.

— Не важно, — Паскаль говорил тихо, чтоб не услышала жена из кухни, — и садовник в нем — воля. Но откуда человек знает, что искоренять в этом саду, а что оставлять? Тебе хорошо: в какой-то важный момент ты решил и никогда не пожалел о сделанном.

— Откуда ты знаешь? — так же тихо спросил Никита.

Паскаль хотел заверить торопливо: «Я в том уверен, ты делаешь святое дело. Ты окружен любовью и благодарностью», — но удержался. Они никогда не говорили о прошлом Никиты, о том, что было с ним в Москве. И сейчас впервые Паскаль подумал, что никто никогда не задумывался над жизнью директора. Словно сговорились: он другой, ему не нужно того, что нам, он лучше, он выше.

— Я оставил женщину, которую любил. Оставил, потому что она не захотела ехать со мной.

— Ну так что ж ты…

— Погоди. Это на поверхности, что не захотела, а в душе, по истине — потому что сам испугался: семья, ребенок, времена тяжелые, страшные, всякое может случиться, не имею права. Потом была другая женщина, совсем другая, во всем, хоть и родной сестрой ей приходилась. И все сложно, все нехорошо, нечисто, болезненно. Запутался. И, как всегда в таких случаях, решение самое жестокое и… самое неправильное. Итог — одиночество, бесприютность, угрызения совести…

— Люди, которых ты спас, — перебил Паскаль, — Колпаков, Овсеев, Василий, я, наконец. Кем бы мы все были без тебя? Никто не может сам себе подвести итог, его подводят другие.

— Другие всего не знают.

— Но итог подводят все-таки они.

— Стасик, Никита Семенович! — позвала жена. — Ну где же вы!

Паскаль поднялся, подошел к Никите, обнял худые его плечи:

— Помнишь, ты мне, пацану, говорил, что в бедах других, даже посторонних людей, всегда чем-то виноват ты сам?

— Помню.

— Даже счастьем своим виноват.

— Помню.

— Так у тебя со счастьем не очень получилось.

— Но мне так хотелось, чтоб ты… И не смог, не смог даже заставить тебя учиться дальше. Ты бы сейчас был…

— Стой! — засмеялся Паскаль и легко приподнял его со стула. — Если есть мне в жизни чем гордиться кроме тебя, так это должностью своей, товарищами.

— Значит, в замы ко мне не пойдешь?

— Нет. Ты уж извини, но очень мне нравится, что никому я не зам. Ни одному человеку в мире.

Паскаль ворочался, — все неудобно. Не давала покоя мысль, как там Никита Семенович один в Ровно с делами управляется.

«Не надо ему уже мотаться без конца! Не мальчик! Завтра, как вернется, скажу, что пора толкового помощника подыскивать. И еще… глупо с этой жалобой получилось. Мелко. Разве в телевизоре этом проблема, в конце концов? Проблема — понять друг друга и поверить, как Никита верит всем».

— Поверить, — повторил вслух и встал одним рывком с постели.

— Виталий Николаевич, вы что там делаете? — спросил громко.