Шрифт:
– О чем говорите?
– попыталась состроить заинтересованный вид я. Все мгновенно (ну, кроме разве что Виты, но она и то потом поверила) повелись и ввели меня в курс какого-то пустячного дела, которое и ногтя сломанного не стоит, но я охотно и немного наиграно подключилась к бурной дискуссии. Через несколько минут я уже не могла вспомнить, о чем же мы тогда спорили.
А еще мне невероятно хотелось оглянуться.
Занятия, в отличие от Мэглина, начинались осенью, и длились вплоть до самого конца тягуче-оранжевого лета, поэтому оставшийся месяц мы откровенно маялись дурью - гуляли, смеялись, купались в теплом августовском море, знакомились с яркими лебеннцами. Несмотря на многонациональность, шумность и налюдненность Лебенна, за лето я не сталкивалась более чем с тридцатью существами сразу, и потому в первый день занятий, двенадцатого сентября, мягко говоря, была не в себе, придя утром на Открытый день.
Но иллюзия полузаполненности зала оставалась. Это был тот самый центральный зал, в который я забрела в самый первый день пребывания здесь, стояла у вон той колонны, облокотившись на мягкую аварскую кость, и смотрела на заходящее между теми двумя перекрытиями огромное рыжее солнце. Сейчас у той колонны стояли невнятного вида парень и девушка - он какой-то весь выцветший, белесый, прозрачный, а она, наоборот, яркая, красивая, похожая на знаменитую возлюбленную благородного пирата Рафаэллу. Лицо парня показалось мне знакомым, хотя оно и было абсолютно незапоминающимся, и я сощурилась, разглядывая тонкие черты незнакомца. Какие люди: Долор!
Оборотень, будто услышав, резко развернулся. Девушка (откуда я знаю, что ее зовут Аве?) обеспокоенно развернулась вместе с ним, устремив свой взгляд в толпу. Я поспешно отвела глаза, показательно уставившись на увитый солнцеловкой подоконник.
И встретилась взглядом с ним.
Теперь очарование момента не действовало, да и скучала по Столице я куда меньше, чем тогда, и поэтому ареал родственности и тоскливой близости пропал, а я смогла рассмотреть его получше, не отвлекаясь судорожно на знакомые и милые черты.
Высокий, вытянутый, даже слегка натянутый, при этом нагло расслабленный, развалившийся на подоконнике на манер кота парень смотрел в окно. На фоне ярко-белого неба шевелились от легкого ветра его черные, будто впитывающие свет, волосы, на смуглой коже переплетались тени и блики восходящего солнца. Он был одет в какую-то потрепанную клетчатую рубашку, заокеанские синие штаны, удобные сапоги на шнуровке до середины лодыжки и в общем и целом производил впечатление самоуверенного и сильного бродяги-кота, который питаться отбросами считает ниже своего достоинства, и потому каждый день ловит по несколько толстых, объевшихся крыс. Брошенный, но не особо нуждающийся в обществе, поджарый, матерый котяра.
Он обернулся и, заметив мой взгляд, солнечно улыбнулся.
Мне почему-то сразу вспомнились наши столичные коты - все как один, даже живущие у кого-нибудь дома, именно такие.
– Шайю?
Я мгновенно отвернулась от него, чувствуя себя словно на месте преступления. Вита смотрела на меня требовательно и немного укоризненно, я даже почувствовала себя виноватой. Она повторила свой вопрос, я ответила, и дискуссия ни о чем снова началась с удвоенной силой. Мы спорили до самого начала открытия, хотя совершенно черт знает о чем.
На открытии глава Мэгнота кратко объяснил нам, где мы находимся. Ну, не настолько кратко, как знаменитое "Ешьте!", но близко. После этого второкурсники, сонные и недовольные, устроили нам получасовую экскурсию - очень мудро, надо сказать.
Мэгнот был гораздо больше Мэглина, хотя сначала мне показалось совершенно иначе. Весь секрет был под землей - бесконечные подземные лабиринты из аварской кости. Впечатление было такое, будто кто-то просто не смог достать все скелеты аваров оттуда, и поэтому большая часть здания была именно там. И если в Мэглине можно было с легкостью заплутать, тут же можно было исчезнуть навсегда. Бесконечные анфилады, коридоры, комнаты и переходы между разными частями здания абсолютно точно закружили бы мою голову, если бы не наши любезные проводники, в чьих головах находилась довольно четкая карта. Я шла, слушая и их объяснения, и их мысли, временами спотыкаясь о непонятные слова и о неровную плитку, и чувствовала себя виноватой все больше и больше. Из-за всего и сразу.
Из-за Крона. Это мучило меня постоянно, хотя и, судя по всему, ему стало лучше. И мне стало лучше: я почувствовала себя почти богиней. Но после этого держать свои способности под присмотром было еще тяжелее, чем раньше. Во сне я почти себя не контролировала, и мне снилась жуткая мешанина из снов всех соседей, если не всего города. Наяву дела обстояли получше, но не слишком: стоило мне задуматься, как сила прорывалась. Приходилось постоянно держать в себя в руках, накладывать несколько видов щитов на себя так, чтобы отгородить весь прочий мир. С каждым разом щиты слетали все быстрее и быстрее, а я замечала это все позже и позже. Для меня становилось обычным делом ходить так, нараспашку, и обращала я на это внимание хорошо если минут через десять.
Из-за этого имперского кота. Он напоминал мне о доме, а с этим мне определенно было не справиться. Я могу найти свою любовь во всем, что только попадается мне на глаза. Я отыскиваю незначительные детали монументальных безвкусиц и безвозвратно в них влюбляюсь - такова уж я.
Но Столицу я люблю без остатка - всю, и целиком, и по отдельности, в любое время года, в любую погоду, всегда, каждый день, независимо от настроения и места. И он был той самой Столицей - вернее, оборванным котом с ее разноцветных улиц.